Далия Трускиновская - Дайте место гневу Божию (Грань)

Он упорно называл имя – Ольга Черноруцкая.

– Но, Саша, галлюцинацию ведь к делу не пришивают, – сказала Оля. – Ему померещилась я, точно так же мог померещиться Степанов или Катя Обрезкова…

– Кто это такие? – спросил Саша, быстро записывая фамилии.

– Можешь проверить – тоже… пострадавшие…

– То есть – по публикациям?

– Но что интересно, – ему померещились не Инна Степанова, не Обрезковы, не моя Лариска! Не те, кого он отправил на тот свет! – воскликнула Оля. – Про них он и не подумал! Ему померещилась я! Наверно, потому, что все знали – я не успокоюсь, пока не засажу его за решетку! Если бы понадобилось – я бы Интерпол подключила!..

Она вдруг замолчала, сообразив, что никакая решетка Кузьмину больше не страшна.

– Но его наказал Бог…

– Да, его наказал Бог, – согласился Саша, раскладывая газетные вырезки из прозрачной папки. – Инна Степанова… привезли с острой сердечной недостаточностью… муж узнал о ее смерти три дня спустя…

– Они даже не попытались найти хоть кого-то из близких! А у нее в сумочке был блокнот с телефонами. Когда Сергей Михайлович пришел к Кузьмину, тот клялся и божился, что и вещи пропали, и документы пропали, и вообще никакой Степановой в больнице знать не знают. Сергей Михайлович заплатил санитаркам, и ему принесли кофточку и сумку. Денег в сумке, конечно, уже не было, косметики тоже, а блокнот – он же никому не нужен…

– Ты не допускаешь, что по каким-то показаниям ей действительно не могли помочь сразу? Я не врач, но…

– Допускаю, – согласилась Оля. – Но зачем же он врал? Если бы он сказал честно – да, привезли без сознания, да, один хирург был на операции, другой отсутствовал, редкая группа крови, непереносимость антибиотиков… ну, хотя бы попытался оправдаться! Но он – врал!

– Не ори, пожалуйста, я не глухой, – одернул следователь тележурналистку. – Теперь – Обрезковы, Людмила и Борис…

– Да там же все написано, Саша. Ты хочешь убедиться, что я помню наизусть? Ловишь меня на оговорках?

– А если даже так? – он выдержал паузу. – Я хочу быть уверен в том, что ты перед законом чиста, прежде чем закрывать это дурацкое дело. Если я его сейчас на скорую руку закрою – этот сукин сын будет своей левой клешней строчить кляузы в ООН и в ЮНЕСКО! А оттуда их будут спускать к моему начальству. Так что давай отвечай.

Следователь Фесенко не первый год сидел в этом кабинете (и за этим самым обшарпанным столом, кстати говоря, и при самодельном калорифере, изготовленном собственноручно в те легендарные времена, когда торговля знала слово «дефицит», и обогревательных приборов два года как не было ни на прилавке, ни под прилавком), не впервые он сталкивался и с обыкновенным человеческим безумием. А поговорку «врет, как свидетель» он однажды сам придумал, как заново придумывает ее каждый молодой сыскарь, пытаясь расследовать хотя бы элементарный угон машины в присутствии десятка ротозеев. Правда, допрашивать одноклассников ему еще не приходилось. Телезвезд – тем более. И невысокий, плотный, с пивным животиком, с круглой лысинкой Александр Ильич чувствовал себя нелепо рядом с по-модному тощей элегантной светской дамой, с которой, было дело, как-то целовался в темном закутке за школьной сценой.

– Обрезковы попали в автокатастрофу, – сказала Оля. – Столкнулись две машины. Одна «скорая» повезла Обрезковых во вторую городскую, другая – водителя второй машины в травматологическую. Водителя сразу же с носилок перевалили на операционный стол, Обрезковы лежали в коридоре около суток. Катя ничего не знала, она была в Крыму. Когда она приехала – еле нашла могилу собственных родителей.

– Не слишком ли хилые аргументы, чтобы обвинять Кузьмина в торговле органами? – напрямую спросил Саша.

– Нет! Ты вспомни, как я добивалась, чтобы меня пустили к Лариске! Сашка, она была еще жива, а меня к ней не пускали! Потом мне отдали тело, а через весь живот и всю грудь – кривой шов. Сашка, вот зачем им понадобилось вскрытие? Лариска попала под машину, причина смерти ясна – кому и зачем нужно было вскрытие?!. Какие болезни они там собирались обнаружить?! Сашка, ей было двадцать два года и она танцевала!.. Хочешь, фотографии покажу?..

Саша встал, обошел стол и дважды хлопнул Олю по плечу.

– Извини – фотографии в другой раз. Возьми себя в руки. Как поднять шум вокруг уважаемого человека – так у тебя характера хватило. А сейчас растеклась, как кисель по клеенке. Что же мне тебя – ложечкой в блюдечко собирать? Олька, это все недоказуемо. Нужно было найти хоть одного курьера, который увозил эти самые органы и передавал их в частные клиники. Если Кузьмин поставил торговлю на поток – то у него все и всюду было прихвачено. Не сам же он вез человеческие печенки в трехлитровых банках! Кто-то доставлял емкость в аэропорт, кто-то в аэропорту проносил ее на борт, кто-то ее, черт возьми, встречал! Олька, если я даже сейчас попробую отследить междугородные переговоры Кузьмина, то ничего не найду! Он не такой идиот, чтобы звонить из дома или рабочего кабинета. Теперь же с каждого угла можно набрать Амстердам и Гонолулу! И после того шума, который ты подняла, совершенно бесполезно искать следов в аэропорту. Там все затаились и будут молчать. Разве что в больнице у кого-то проснется совесть… Но скорее проснется злоба – они лишились прекрасной кормушки. Он же всех подкармливал, Оленька!..

– Так, выходит, это я во всем виновата? – Ольга оттолкнула Сашу.

– По-моему, ты рехнулась, – с большим огорчением отметил он.

Женщина, стоявшая сейчас перед следователем Александром Фесенко, действительно сильно смахивала на спятившую истеричку. Почему-то ее модная одежда и остромодный в этом сезоне цвет волос «баклажан» только усиливали впечатление.

Они, одноклассники, были, естественно, ровесниками, но с возрастом Ольги творились чудеса. На телеэкране она иногда гляделась двадцатилетней девочкой, особенно когда на репортажах с благотворительных концертов сама пускалась в пляс. Вблизи ей уже можно было дать двадцать восемь или даже тридцать – в середине дня, когда утренняя припухлость под глазами уже сошла и макияж еще свеж. Ближе к вечеру она делалась еще немного старше, особенно если пользовалась тональным кремом – кожа, попорченная гримом, с крупными порами, которые крем забивал и делал светлыми точками, склонная к воспалениям, выдавала подлинный возраст. К тому же, Ольга на самом деле никогда не была красавицей – длинноватый нос, великоватый рот, тяжеловатый подбородок просто оставались незамеченными, когда она работала, а работала она прекрасно. Сейчас же единственным зрителем был Саша, а после кляуз Кузьмина, после разборок с собственным начальством, после нелепых допросов, которым подверглось все ее окружение, Ольга так и жила на грани истерики.