Ольга Баранова - Соблазнение монаха

На рассвете его разбудили звон воинских лат, крики и гортанные вопли самых смелых — чтобы показать свою смелость, они орали, подражая Падишаху. Падишах пулей выскочил из палатки, чтобы наказать того, кто посмел нарушить его сон. Такой хороший сон! Ему снилось, что Сариночка подает ему полотенце для утирания. Чем нежнее в нас любовь, тем она нужнее окружающим.

Эти же чувства испытывал Аман. Как странно, что один человек, который сейчас убьет другого, испытывает те же чувства, что и его товарищ. Держу пари, что вы сейчас подумали, что Падишах убьет Амана. Только самые умные и мстительные продумали вторую версию — Аман выхватит нож и, в ответ на все оскорбления, пронзит толстую Падишахову грудь, рядом с сердцем, но поток крови, хлынувший из раны, не даст тканям сомкнуться и заживиться. Сама по себе кровь целительна, и хорошо, когда она хлещет из раны, вымывая все бактерии и загрязнения — мы автономны от мира, и грязь на песке и грязь на дороге в городе — разные вещи. В городе — это неудобство, и мы стремимся избавиться от нее, а в лесу или на море — часть мира. Избавляясь от части мира, мы избавляемся от себя. Я специально хочу вас запутать, потому что сама не могу найти вопрос — точнее, вопрос-то я нашла, а теперь — где ответ? Стоит упустить вопрос, как появляется ответ. Нет ответа — и вопрос уполз в сторону. Расползаются, как жуки. Вот и лови их! Сарина рассматривала жука, впервые увидев этот вид — крылышки синенькие, а лапки — желтые. На самом деле жук ее волновал не больше, чем она — жука. Сарина краем глаза и частью разума следила за Томасом. Томас разжигал костер. Дым уже поднимался к небу, огибая эвкалиптовые ветки на той стороне границы. Томас и Сарина расположились в осиновом лесу, единственном лесу на пути к золотым воротам. Везде — редкий кустарник чакча-вакча с сиреневыми цветами. Цветы осыпались, и зеленые ветви торчали без них. Пахло дымом. Сарина оглянулась, перестала делать вид, что ищет жука, и подошла к костру.

— Целый день! — сказала она. — Мы идем целый день! Где же золотые ворота?

— Еще день, — сказал монах, — еще день! Я говорил тебе — еще день. Всего два дня.

— Хочу сейчас, — сказала Сарина, — хочу сейчас к золотым воротам.

Монах ничего не ответил на эти слова. Он ломал своими мускулистыми худыми руками ветки эвкалипта, которые подобрал на этой стороне — ветер обрывал ветки и заносил их на эту сторону.

Вдруг из-за толстых, хорошо просвечиваемых солнцем и довольно далеко стоящих друг от друга гладких широких стволов эвкалипта появился маленький человек и принялся двигаться к ним. Монах отчетливо видел маленькую шапочку-берет человека, бряцающее оружие у него за спиной — меч и кинжал, но так как меч и кинжал были рассчитаны на нормального человека, а не на Амана (а это был он, Аман), то казались настоящими великанами рядом с маленьким человеком.

Аман приблизился, и, сняв свою шапочку, сказал: «Здравствуйте!»

5. АМАН

Как только Аман приблизился, монах толкнул Сарину так, что она упала в кусты и замерла там, даже не успев вскрикнуть, а потом заснула.

— Здесь, кажется, сидела женщина, — сказал Аман, поздоровавшись и указывая на то место, где сидела Сарина — после рассматривания жука она успела сесть, и тут появился Аман. Покрывало, которое несла Сарина с собой (естественно, нес монах, но оно нужно было Сарине), еще хранило следы ее башмачков, и в складках синего атласного покрывала замерли бусы — желтые янтарно-коричневые бусы.

— Хорошие бусы, — сказал Аман, поднимая цепочку золотых камней. — Такие есть только у Сарины. Ей отец привез из Индии.

Монах молчал. Он стоял, как изваяние, и только мысль двигалась в нем. По его худому лицу двигались невидимые судороги. «Неужели конец, — думал Томас, — конец моей счастливой монашеской жизни. Я жил пятьдесят восемь лет, но мне кажется — что один день, и я хочу еще, хочу — еще».

Аман угадал его мысли. Он сел у костра и закурил трубочку. Терпкий дым табака смешался с дымом эвкалиптовых мыслей — ветки мыслили, и их думы навевали на человека странный сон.

«Может быть, я так же умру, как этот человек, который сейчас боится смерти», — думал Аман, глядя на Томаса. Томас был моложе Амана. Отсутствие людей и злобы вернули ему человеческий лик — лик незапятнанного ничем восемнадцатилетнего юноши. Иногда старики моложе нас, и я почувствовала это на собственном опыте.

Аман снова закурил, вдыхая дым костра. Теперь уже он принимал в себя мысли огня — древние умели общаться с природой и внутри себя, и — вне.

— Отец ищет дочь, — сказал он, — и он найдет ее.

Ни слова больше ни говоря, он поднялся и, повернувшись спиной, ушел. Томас видел, как болтается на его уродливой кряжистой спине нож и кинжал — кинжал с длинной рукояткой и лезвием раньше назывался «мечом».

Томас молчал. «Смогу ли я любить ее, как раньше? — подумал он, — иногда и мысли — ложь».

Сарина проснулась и принялась расспрашивать монаха. «Надо бежать, — сказала она, — надо скорее бежать». Она принялась свертывать покрывало и сунула его в руки монаху. «Скорей, — сказала она, — скорей! Мы еще успеем.»

Странное оцепенение овладело монахом. Они провели хорошую ночь. Любовь всегда хороша, когда ее мало. Он бросил ветки в огонь — он все держал в одной руке эвкалиптовые ветки, которые ломал, когда пришел Аман, а в другой — покрывало, которое сунула ему Сарина. «Пойдем», — сказал он. «Мы будем счастливы» — это не говорилось, это подразумевалось. Сарине и Томасу не требовалось говорить. Возникла единая мысль — более единая, чем тело. Недаром многие политики сделали себе карьеру через любовь.

«Вернись в монастырь» — шептал ему невидимый голос. Но голос любви был сильнее. Любовь смеется над нами и не воспринимает нас всерьез — каких-то человечков, а мы поклоняемся ей и терпим нужду в словах и половых партнерах.

Каждый шаг давался Томасу с трудом. Чем дальше монастырь, тем притягательней его сила. Многие из вас подумали, что Сарина и Томас переспали друг с другом или, как бы это выразиться помягче — устроили половое сношение. В наш век распущенности и свободы только дети вздрагивают от таких слов, а я пишу о людях, которые сами себя погубили. Впрочем, эта фраза пригодна ко всему нашему миру, а не только к Сарине и Томасу, или, предположим, Аману.

Томас стремился как можно дальше уйти от монастыря, чтобы вернуться к нему. Сарина пыталась увести Томаса как можно дальше от монастыря — в этом она угадывала его мысли. Иногда мне кажется, что у женщины нет своих мыслей, а она повторяет только мужские. Тут много рассуждали о любви и огне, пылающем и страстном, так женщина — это кувшин, и он так же пуст, как эхо в горах.