Любовь Романчук - Безмерно счастье, или Беспорядочное блуждание одной отдаленной души в поле действия мирового вектора зла

Помечтав на крыше, Лера осторожно заползает внутрь, штаны уже едва достают ей до щиколоток, и Андрей напоминает себе, что обещал подобрать ей какую-нибудь одежду. Платья Лера не признает, никакие. Находясь как бы в промежуточной стадии. Когда особенно усиливается протест. Иногда, увидев, что свет в его окошке зажегся не поздно, она приходит к нему послушать музыку, и они долго болтают о разных пустяках. Лера показывает новые синяки и никогда не поясняет, откуда они. Молча покажет и так же молча затянется сигаретой. Андрей догадывается, что таким способом, возможно, ее жилец пытается ускорить ее затянувшееся половое созревание, чтобы вступить наконец в свои мужские права. Но природа оберегает Леру, и созревание длится неимоверно долго, бесконечно. Спустившись с лестницы с оттягивающей плечо сумкой, Андрей заметил в окошке с любопытством глядящее в мир Лерино полудетское лицо. Приветливо махнул ей рукой, и лицо испуганно исчезло. Что поделаешь, днем ей нужно хорониться. Переполненный превратностями чужих жизней, Андрей вступил в нетронутый еще никем снег и почувствовал, как в узком горлышке холодящего грудь сосуда зашевелились, поползли вверх, щекоча его, чьи-то образы, мысли, желания. "Я пытаюсь выплыть против течения", - догадался Андрей причине их смятения. Он шмякнул рукой по щекочущему кожу крохотному сосуду и, засунув руки в карманы, передвинув тяжелую сумку себе на спину, быстро дошел до нужного места.

До того места, где, стоя в продуваемой ветрами подворотне, он ощутил на плече чье-то тяжелое ледяное прикосновение. И, словно примороженный им к земле, не шелохнулся, когда открылась входная дверь дома и, запахивая на ходу пушистый белый полушубок, из него вышла женщина и, нервно взметывая фирменными сапожками снежную невесомую пыль, быстро пошла вдоль линии фасадов. Одна! В темноту! Из своего дома! Стряхивая с себя оцепенение, подхватив сумку, Андрей запоздало подхватился за ней, пересек освещенное фонарями пространство и, с трудом волоча свою ношу, напряженно высматривая белый силуэт сквозь едкую темень, поплелся следом. С сумкой женщины было ему уже не догнать, он только видел, как периодически в желтых кругах оброненного с фонарей света возникает ее одинокая фигура, он жадно глотает, всасывает ее глазами, стремясь в эти краткие мгновения ухватить, облечь в понятные формы какое-то неясное ему томление, вызванное то ли обидой, усталостью, раздражением, то ли чем-то еще, но не успевает, женщина вновь ныряет в темноту, и он плетется следом бездумно и потеряно до следующего светового всплеска. Потом, в одном из промежутков слышит гул заводимого мотора, печальными, потухающими в бесконечности глазами мелькают перед ним две красные фары, и он обессилено опускает аппаратуру в снег, отдаваясь во власть усталости и сомнению. Машина так далеко от дома? Зачем? Кто она, мнимая женоненавистница, сделавшая его вором против желания? Отказавшая показать себя и увидеть его? Канувшая в темноту легким призраком. Из боязни быть узнанной им? Из страха оказаться в его власти?

Зачерпнув пригоршней снег, Андрей отправил в рот несколько порций. Снег был безвкусным и пресным. Лишенным во рту скрипучести и рассыпчатости. "К черту!", - подумал Андрей, еще ощущая на себе неизвестное ледяное прикосновение, причину которого не решился определить. К черту!

* * * "В подъезде пахло мышами. Лестница была свежевымыта, и по ней, в высыхающих местах, тянулись разводы стирального порошка. Клеенчатая, намеренно скрывающая богатство дверь. Белая кнопка звонка как горловина пупа, связующего утробу квартиры с наружным несовершенным и жестким миром. И в этот пуп Андрей засовывает палец и нажимает, слыша в ответ мягкую и мелодичную музыку. Какой-то тип, с полотенцем через шею, пуча на него глаза, удивленно спрашивает: - Вам кого? - Мне женщину, - поясняет Андрей. - Какую женщину? - Которая тут живет. Мы с ней позавчера имели некоторую беседу. Случайно. Надо бы договорить. - Не наговорились, значит, - улыбнулся мужчина, пропуская Андрея внутрь. Ты заходи, я сейчас позову ее, она у соседки. А о чем, собственно, вы беседовали тут? - Я тогда пошутил, я все принес, - сказал Андрей. - Это хорошо, - ответил мужчина очень спокойно. - Лена так и думала. Ну, я мигом. Он шмыгнул за дверь, а Андрей погрузился в ароматы домашнего тепла, кухни, дезодорантов, занимающих в ванной целую полку. Уют окутал, втянул его в себя, и, рухнув в кресло, не думая совершенно ни о чем, Андрей обмяк. И резким окриком был поднят на ноги. - Вот этот? Сам, говоришь, пришел? Тянет, значит, на место преступления? Это нам знакомо. Особенно, между прочим, развито у дилетантов, - рослый лейтенант, стоя над ним, с удивлением глядел на него, как на редкого ископаемого. На нем был милицейский полушубок, кирзовые сапоги и огромные кожаные рукавицы. Рукавицы он вскоре снял и, обнажив голову, слегка подмигнул Андрею. - Ну что, попишем маленько? - Где Лена? - сипло пробормотал Андрей. - Лена? - удивился милиционер. - Тут еще и Лена была? Целая шайка, значит? Запишем и про Лену, не переживай. Андрей еще ничего не понимал. Мысли никак не созревали в его голове, он тронул ногой сумку, пытаясь отодвинуть ее подальше от себя, куда-нибудь под кресло, но лейтенант насмешливо погрозил ему пальцем. - Сиди, где сидишь, - предупредил он его. - Не обременяй дополнительной работой. И так целый день из-за вас набегаешься, ноги отваливаются. - О, да это старый знакомый, - обрадовался Андрею входящий в комнату участковый с сержантом. - Год назад, прикинь, на него сам тесть подал за тунеядство и спекуляцию, а также за растление своей дочери. Так он с женой развелся, а работать - не стал. Во характер! Так где жена твоя сейчас, тунеядец? Андрей сидел, вжавшись в кресло, как в пульт космического корабля. "Сейчас нажму кнопку, - думал отрешенно, - и меня выплюнет в пространство. Воздух будет плотным, почти твердым, и если я не расшибусь об него, если смогу протолкнуть сквозь себя, высажусь на своей планете, где разум вытеснил инстинкты, и начну все сначала". Участковый, нагнувшись, открывал его сумку. - Ничего не понимаю, - удивился он. - Тут все на месте. Акт добровольной сдачи будем оформлять? - Зачем? - прогудел лейтенант. - Он же не добровольно, он к сообщнице своей вострил лыжи. Да с перепою, видать, не туда забрел, ноги занесли. - А мы организовали поимку, - сообразил участковый, - с засадой. - Конечно, - подтвердил лейтенант, поддувая себе в усы, - ты его на лестнице валил, а он тебе под дых заехал. Ведь болит? - Еще как, - скорчился участковый. - Ну, гад! Он замахнулся на Андрея, но лейтенант остановил его. - А тогда уж и я подоспел, к стенке его прижал, сумку из рук вышиб. И вот гляди, что из кармана извлек, - лейтенант порылся за пазухой и вынул блестящий пятипалый кастет, - помнишь? - Конечно. Там что-то еще, кажется, было. - Хватит и этого, - остановил его лейтенант, - и так прилично накрутит. Одна кража тысяч на сто чего стоит! Тертый жучок, словом. - А с месяц назад, - вспомнил участковый, - ювелирный грабанули, так, может... Лейтенант, подняв глаза от бумаги, долгим взглядом смерил Андрееву застывшую в кресле фигуру. - С этим подождем, - сделал вывод из своего осмотра. - Пускай за это отпашет. Иди сюда, - позвал он Андрея, - подмахни вот тут. - Не буду, - отказался Андрей от подписи. - Как хотите. - А мы хотим, - уверил его лейтенант, скрипнув стулом, - как тогда? - А никак. - А никак - так дурак, - рассмеялся лейтенант. - Давай подмахивай, пока я добрый. А то ведь и поболе можно накрутить. - А откуда столько тысяч-то? - спохватился вдруг Андрей. - Даже по самой базарной цене не натянет столько. - Натянет, - усмехнулся лейтенант, следя, как Андрей медленно выводит подпись. - Еще и как. Стереосистема, считай, тысяч двадцать сразу возьмет, пятачок на магнитофон и кассеты накинем, да бриллианты все восемьдесят потянут, как бы еще и не больше. И догадаться же еще надо было, что они в клозете среди туалетной бумаги хранятся, в рулоне. Наверняка кто-то из своих навел. - Бриллианты я не брал, - наивно возразил Андрей. Лейтенант вздохнул. - Ох, и тяжело с вашей публикой работать. Ну с поличным взяли - чего тебе еще надо? Или уже пропить успел? "Молодец, девчонка, - подумал Андрей, - не что-нибудь - бриллианты сперла. И ведь задумано было, что я сюда вернусь, потому и не включала свет, чтобы избежать опознания. А все на меня и свалить. Умница". Ему показалось, что он узнал женщину, что знает ее давно и, может быть, даже любит, но все его томление оказалось всего лишь предугадыванием плутовства, и это было скучно. - Ну так что? - потирая руки, зашел в комнату хозяин, изнеженным розоватым лицом напоминая ласку. - Вещи, надеюсь, в порядке, ублюдок? Он нагнулся, рассчитывая извлечь из сумки дорогую его сердцу систему, но лейтенант мягко отстранил его. - Это мы пока заберем с собой. Надо составить опись и, потом, еще доказать, что они действительно ваши. - Что за чушь? - возмутился пухлым ртом хозяин. - А кого же вы тогда поймали? Ведь если это не мое, то тогда, выходит, товарища надо отпускать. - Возврат краденых вещей в наши прямые обязанности не входит, - ушел от ответа лейтенант. - Наше дело - ловить преступника, а вещи будете через суд возвращать. Хозяин с досадой глянул на Андрея, сожалея, что не договорился в самом начале с ним сам, без вмешательства доблестных органов. Но мысли Андрея проскользнули мимо него и мимо выведенной им подписи в конце листа в виде поломанного гитарного грифа, достигли окна и, подчиняясь им, Андрей встал и выглянул на улицу. Шел снег, и не было видно, куда он падал, так густо заполнил он пространство. Медленно Андрей приоткрыл окно, так медленно, что все, подняв головы, не шевелясь, смотрели на него, будто вирус медлительности проник и в них. Они смотрели, а он открывал. Морозный воздух ворвался в помещение, зовя с собой и маня недостижимостью, свежий, как дыхание ребенка и, может быть, как последний вздох умирающего, вобравший в себя лучшее, что было у человека. Снежинки посыпались на пол, подоконник, голову. От холода мысли потекли ровнее, и Андрей подумал отвлеченно, что свобода - это выбор и она вовсе не желанна, но она есть способ самоутверждения человеческой гордыни; человек никогда от свободы не бывал счастлив, но он к ней всегда стремился. Прыжком Андрей впрыгнул на окно и шагнул в сотканный из снега воздух. Высота была небольшой, но ему казалось, что падал он неимоверно долго. Снег роился вокруг него, почему-то падая вверх, с земли на небо. Краешком сознания он понял, что мир вокруг действительно красив, но он красив только для двух категорий людей: для влюбленных и для умирающих. Но ни первым, ни вторым в нем нет места. Ему было немного жаль недорисованных комиксов и невыкуренных сигарет, но дожалеть он не успел, потому что нечто огромное и необыкновенно плотное вонзилось в него снизу, переламывая кости, затем расступилось, и он стал погружаться в неведомую черную пучину колоссальной глубины, и имя ее было - небытие".