Георгий Гуревич - На прозрачной планете

- Кравченко, почему не выдаете продукты?

- Кравченко, где вчерашние записи?

- Кравченко, почему отстаете?

- Все я да я, - жаловалась Елена. - Ну что он придирается ко мне? Честное слово, я даже думаю, что это такой способ ухаживания. Как у школьников младших классов: дернул за косу, значит нравишься.

И Виктор терзался, вопрошая себя: "Должен ли я вмешаться? А если вмешаться, чью сторону принять?"

Но решающий разговор произошел без его участия. Виктор возился с верблюдами, а Сошин с Еленой сидели у костра в полусотне метров от него. В стеклянной тишине пустыни и за километр был бы слышен ночной разговор.

С чего он начался, Виктор не разобрал. Потом Елена возвысила голос:

- Вы не имеете права. Есть же предел человеческой выносливости.

- Вам трудно? - спросил Сошин.

- Всем трудно. Но другие боятся сказать вслух.

- Разве я такой страшный?

- Вы не страшный. Вы равнодушный. Не думаете о людях.

Сошин усмехнулся:

- Вы понимаете так? Нет, моя вина в другом. Следовало договариваться на берегу, до отплытия. Но мне как-то не пришло в голову, что студентка захочет работать в полсилы. Я сам хочу в полторы, в две с половиной силы. Я вынужден. Вы девушка самостоятельная, рассудите сами, как нам следует работать?

Елена молчала.

- Вы знаете, - продолжал Сошин, - что поход наш испытательный, идем мы с новым прибором, занимаемся небывалым просвечиванием, создаем новую методику. Вы не умеете работать с "цветком", и я в сущности не умею. Идем, работаем и учимся. У нас двойная нагрузка. Но может быть, вы не хотите участвовать в создании новой методики?

- Хочу, - сказала Елена. - Но всему надо знать меру.

- Продолжим рассуждение. Есть у нас прибор, просвечивающий землю. Как вы думаете, где он полезнее: в горах или на равнине?

- Конечно, на равнине, - сказала Елена. - В горах разломы, сдвиги, сбросы. Там глубинные пласты приподняты, обнажены, и без просвечивания можно разобраться.

- А между прочим, не все так рассуждают. Товарищ Сысоев - вы видели его в первый день - считает, что надо начинать с предгорий, с городских окраин Кошабада. Сысоев говорит: "Все, что мы найдем возле города, полезно". Он говорит еще: "Не надо идти наобум. В науке нужна последовательность: сначала окрестности города, потом шоссе, кишлаки, сады, дачи... Хотите, я отправлю вас к Сысоеву? Никаких верблюдов и никаких палаток. Будете жить в гостинице, на работу ездить в автобусе, по воскресеньям посещать дамскую парикмахерскую?

В голосе Елены послышалось возмущение:

- За кого вы меня принимаете? Я же будущий геолог. Я не мечтаю о гостинице.

- Значит, предпочитаете пустыню?

- Конечно. Тут океан открытий, а возле города так... уточнения.

- А в каком месте пустыни стоящие открытия?

- Откуда же я знаю, Юрий Сергеевич?

- Ага, вы не знаете, и я не знаю. Сысоеву втрое легче: он взялся снимать окрестности и съемку сделает наверняка. Мы уверяем, что в пустыне больше интересного, но интересное еще надо найти. Он снимает с первого дня, а мы не нашли еще объекта. Надо нам торопиться?

- Конечно, надо, но...

- А вы с кем согласны, со мной или с Сысоевым?

- Я за вас, Юрий Сергеевич, но...

- А теперь возьмите карту и сами проложите маршрут. Июнь и июль на поиски объекта, август - на подробную съемку. Сколько мы должны проходить в сутки?

Елена молчала, смущенная.

- Можете не отвечать, Кравченко, - продолжал Сошин. - Можете думать ночь и день до субботнего вертолета. В субботу нам привезут бензин, и, если хотите, я отправлю вас к Сысоеву. Подумайте, вы на распутье. Какую жизнь выбираете: легкую и скучную, или интересную и трудную?

- Трудную, - вздохнула Елена.

- Тогда учитесь трудиться, ломайте свой характер. Девушка вы способная, даже талантливая, но со временем трудолюбивые обгонят вас, оставят далеко позади.

Последовало долгое молчание.

- Юрий Сергеевич, я докажу. Испытайте меня, дайте трудное задание, самое-самое трудное, какое и Гале не дадите.

Сошин усмехнулся:

- Хотите легко отделаться, Кравченко. Думаете - раз поднатужиться и гордиться собой все лето. Я вам дам трудное, почти непосильное задание: два месяца выполнять все мои распоряжения и ни разу не возразить, не пожаловаться, не заворчать. Пойдет? Сможете?

7

Жара.

На пустом, блестящем, утомительно синем небе висит беспощадное солнце.

Раскаленная почва обжигает ступни. Термометр, засунутый в песок, показывает плюс семьдесят.

Заяц, выскочивший из тени, обжигает лапы. Ящерица, привязанная на солнцепеке, умирает от теплового удара. Прячутся ящерицы, прячутся змеи, тушканчики и пауки. Только верблюды мерят песок огнеупорными пятками, да шагают за верблюдами неуемные люди.

Они идут по пустыне песчаной, где ветер громоздит сыпучие волны, украшенные кружевной рябью, идут с гребня в низину, из низины на гребень. Лезут, увязая в песке по колено, чтобы увидеть еще один гребень, сотни гребней, застывший песчаный океан.

Идут по пустыне глинистой, гладкой-гладкой, как стол, с мелкими трещинами от жары. Издалека она похожа на паркет, вблизи - на губы, потрескавшиеся от жажды. Эта пустыня - самая безжизненная, потому что глина не умеет пить впитывать воду, позволяет ей стекать. Но зато здесь устраивают колодцы, собирающие воду редких дождей.

Идут по пустыне каменистой, мимо уступов и утесов, похожих на крепости, на бастионы, на клыки, на гребенки; шагают по скрипучему щебню, по плоским обломкам, по скалам, раздробленным солнцем, превращенным в каменный мусор.

Идут пустыней соленой, окаймленной ярко-красной травой. Издалека солончаки похожи на озера, манят обманчивым блеском. Когда-то здесь и были озера, а теперь осталась только соль, белой пудрой вздымающаяся из-под ног.

Идут по пустыне лесистой - есть и такая - между корявых стволов саксаула. Идут равнодушные верблюды, шагают упрямые люди, тарахтит, оставляя рубчатые следы, маленькая танкетка.

Наконец привал. Кожаными ведрами Виктор таскает воду ревущим верблюдам. Трещит саксаул, огонь так бледен при солнечном свете. На костре закипает вода для чая, каждый обещает выпить полведра.

- А ну-ка, где мы сейчас? - спрашивает Сошин и включает аппарат. Тишина прогоняется басистым ревом, сиреной и свистом. Ползут по экрану тени. "Все еще вулканы", - говорит Елена.

Путь идет равниной и горами - путешествие двойное. Маршрут отмечается на двух картах: на одной барханы, на другой - вулканы. Экспедиция идет по земле и под землей, в настоящем и в прошлом. Двести миллионов лет назад в этих краях были страшные извержения: лопались скалы, красная лава лилась с гор, пепел взлетал в стратосферу, растекался облаком, грибообразным, на тонкой ножке, таким же, как атомное. Сейчас следы катастроф похоронены под трехкилометровой толщей, под осадками миллионолетних морей и тысячелетних рек. Но для просвечивающих лучей "цветка" толща прозрачна, как стекло.