Тимур Литовченко - Казнь через помилование, или Фантом

Вообще, все были в равной мере удовлетворены: и подсудимые, и публика (особенно те, чьих близких мы расстреляли), и судьи. Потом выступили пленники, которые выжили на урановых рудниках. На этих калек и в самом деле жутко было смотреть, относительно этого мой дарк не преувеличивал. Прокурор же прибавил, что не все, дескать, согласились работать на врага, и вновь зачитал что-то из толкований Морализатора.

Далее суд заслушал защиту. Только вообразите, несмотря на все старания адвокатов, Морализатор не согласился ни с одним аргументом! Ни слишком юный возраст, ни неопытность, ни душевное состояние, ни процедура допроса со всеми сопутствующими угрозами - ничто не смогло заставить компьютер хоть немного смягчить приговор хотя бы для одного подсудимого. Морализатор твёрдо настаивал на своём (если для бездушной, а значит максимально объективной машины существует хоть что-то своё!): нарушение важнейших библейских заповедей - "не убей" и "возлюби ближнего своего" - вот сущность поступка каждого коллаборациониста, то есть, это несомненное зло; зло же надлежит истребить, тщательно искоренить из среды человечества, и если этого не сделать сразу, оно снова возродится среди людей, а такое возрождение станет новейшим грехопадением.

Откровенно говоря, процедура всех изрядно утомила. В самом деле, что здесь было спрашивать, что выяснять, над чем ломать голову, когда и без того всё ясно?! Тем более, никто не ожидал никакой сенсации от обращения к Морализатору по поводу меня. Действительно, что принципиально нового могло произойти во время рассмотрения поступка главного экс-агента, который убил людей гораздо больше, чем любой прочий предатель человечества...

В общем, все, в том числе и я, считали попытку защитить меня пустой формальностью. Тем не менее здесь как раз и случилось то неожиданное, что средства информации не устают обсуждать до сих пор. Умник-адвокат не поленился запросить справку о покупке моей семьёй билетов на седьмую Альдебарана. А в справке было чётко указано имя покупателя: Демин Валявский.

- Следовательно, подсудимый, это вы покупали билеты для всей семьи?

(Адвокат сделал ударение на "вы").

- Да. А что же здесь странного?

- Следовательно, вы наперёд знали, что ваша семья полетит на том корабле, который дарки как раз и предложили вам уничтожить?..

Я почувствовал, что пол заколебался подо мной. Проклятый юрист обо всём догадался! Лгать я не научен, более того - совсем не умею. И никогда не собирался нарушать заповедь о запрете лжесвидетельства. Пришлось во всём сознаться.

- Почему же вы в таком случае стреляли? Вы что, хотели избавиться от близких? - не удержался от каверзного вопроса главный судья. Я обвёл взглядом громадный зал, замерший в ожидании моего ответа. Никто ничего не понимал, откровенно не понимал! Ни судьи, ни прокурор, ни адвокат, ни другие подсудимые, ни публика. Мне показалось даже, что камеры трансляторов новостей тоже удивлённо вытаращили на меня свои выпуклые объективы.

И здесь меня словно прорвало! Я попробовал изложить им всё. Я впал в настоящую истерику. Я кричал. Я обзывал всех их, всех людей вообще разными наиобиднейшими прозвищами за неспособность понять простой и очевидный факт: без такой жертвы с моей стороны выявить агентурную сеть дарков в наикратчайшие сроки было бы немыслимо. Выиграть войну было бы невозможно! Что в отличие от всех я чётко представлял это с самого начала, а они все не представляют даже теперь. И что действовал я лишь исходя из этих соображений... Что в отличие от других я убивал не бессмысленно, что выкупил человечество не просто ценой существования абстрактных чужих душ, а ценой жизни близких... Что после случившегося просто не могу жить, и пусть меня побыстрее избавят от страданий любым мыслимым способом, который сочтут подходящим для такого ублюдка, как Демин Валявский...

Когда же я пришел в себя после приступа временного помешательства, то с откровенным изумлением обнаружил, что сижу в знакомой "одиночке". Оказывается, судей так шокировала моя откровенность, что они вынуждены были на сутки прервать заседание, чтобы обсудить дополнительную информацию. Это сообщение хмурого дежурного не вызвало у меня хотя бы малейшего интереса. Я не мог дождаться, когда же меня в конце концов казнят, и наименьшее промедление на пути к этому желанному событию, самая ничтожная задержка вызывала такое же раздражение, как ноющая зубная боль.

Откуда же я мог знать, что меня вообще не казнят! Очутившись на следующий день в зале заседаний, я почти физически ощутил стену отчуждения, которой отныне был отделён от каждого человека. Даже коллаборационисты, товарищи по несчастью меня не понимали, так как одно дело убить чужого для тебя человека и совсем другое - близкого, а не просто ближнего. Отчуждение ещё более усилило мою тоску о смерти...

И надо же! Адвокат проконсультировался с Морализатором, и тот, проанализировав истории принесения в жертву Авраамом Исаака и в особенности - Иеффаем собственной дочери обнаружил, что мотивы моего поступка полностью совпадают с мотивами послушания праотца и израильского судьи. И на этом основании вдруг принялся восхвалять мой поступок и порекомендовал оправдать меня.

И меня таки оправдали! Единственного! Не знаю, правда, в силах ли кто-нибудь придумать для меня более ужасное наказание... Кроме того, с тех пор меня восхваляли публично, расписывали мои добродетели во всех выпусках новостей из зала суда. И продолжают делать это в специальных тематических программах. Хотя, что самое интересное, стену отчуждения я чувствую до сих пор. Меня, как и тогда, в зале суда, никто не понимает...

Но, несмотря на это, вслух все возносят до небес.

И вот теперь я сижу в особой ложе, устроенной специально для меня на южной трибуне стадиона и оглядываю приготовленные орудия убийства. Уже почти полдень, яркое солнце нестерпимо печёт затылок, просто поджаривает его... Господи, всюду одно и одно и то же! Разве прожектор у дарков не излучал столь же горячего сияния? Только светил в лицо, а не в спину. И разве не был таким же невыносимым огонь лучемётов, который сжигал живьём наши жертвы...

Тысяча сто десять человек уже заняли уготованные им места. Все они согласны со смертным приговором, слова которого сейчас монотонно льются из динамиков, заполняют чашу стадиона, закручиваются обратной воронкой и возносятся в поднебесье, словно стремясь утащить за собой души осужденных, которые, Бог знает как, всё ещё удерживаются в телах. Своё согласие с приговором все высказали ещё в зале суда. Каждый. Один лишь я протестовал против жизни, но мой протест был отклонён... А приговорённые к казни, а не к жизни, не протестовали! Хотя мощные легионеры только что тащили некоторых под подмышки. Но это не потому, что экс-агенты оказывали сопротивление. Просто у них не осталось сил, чтобы идти. Ноги подкашивались.