Александр Потупа - Нечто невообразимое

- Кому для рассказа, а кому - для персонального дела. Меня из-за этого в Москву тогда вызывали. А вы говорите... Да ты, Вадим Львович, без всякого инверсина фрондерством от Клямина заразился, разве нет?

- Но, мне кажется, все это мелочи, - сказал я. - Это не снижает значимости работ Клямина. Ему надо помочь.

- Ты полагаешь, что наплевательское отношение к коллективу не снижает ценности работника? Ведь Клямину-то плевать было, как выглядит его родной Центр и даже родной город в глазах московских и зарубежных ученых... Ему лишь бы свою точку зрения отстоять...

- Чего обиды вспоминать-то, - примирительно вмешался Максимук. - Ты бы, Кимушка, и вправду подумал насчет помощи...

- Боюсь, это уже невозможно, - хмуро ответил Карпулин. - Строго говоря, за небрежное обращение с экспериментальными средствами против Клямина уголовное дело возбудить могли. Но суть в ином - он несовместим с Топаловым, а после той сцены в кабинете окончательно несовместим. И, конечно, за всем этим стоят и его дворницкая демонстрация, и многолетнее неприятие Топалова как ученого - вспомни хотя бы знаменитое выступление на ученом совете...

Я помнил, очень хорошо помнил. Тогда Клямин исключительно ярко нарисовал картину топаловской научной школы, нарисовал едва ли не единым мазком - несущийся автомобиль мировой науки и топаловцы, пытающиеся лизнуть задний бампер, придав ему тем самым дополнительный блеск... И я знал, что такого никто не прощает.

- В общем, много всего, - продолжал Карпулин, - и мне, откровенно говоря, не справиться. Топалов поднял страшную бучу, а его связям можно позавидовать... Разве что удастся сохранить за Кляминым должность профессора-консультанта, не знаю...

И он встал с кресла, давая понять, что разговор окончен. После этого мы не встречались около трех лет, до недавних пор, когда и произошел инкриминируемый мне второй эпизод.

9

На этот раз Карпулин пригласил меня на свою дачу по собственной инициативе. Мы опять приехали с Максимуком и сразу поняли, что Ким Спиридонович пребывает в крайне плохом настроении. Только что грохнула история с Топаловым и Кларой Михайловной, и я знал, что могучие связи нашего шефа заставляют Карпулина ехать в Москву для принятия какого-то окончательного решения.

Карпулин подробно расспросил о случившемся, между прочим, намекнул, что на меня и мой правдомат запросто могут собак навешать, именно так и сказал: "собак навешать".

Поведением Топалова он был искренне возмущен, высказался в том смысле, что с академика за это три шкуры спустить следует (дословно: "три шкуры"). Я попытался возразить, что данный случай, разумеется, безобразен, но фактически за Топаловым тянутся куда более пакостные дела, на которые никто особого внимания не обращал, тот же Клямин, к примеру... Ким Спиридонович совсем помрачнел.

- Слушай, не трави ты мне душу с этим Кляминым. Мы ж все задним умом крепки... Теперь я и сам понимаю, что виноват, не представлял я, что старик такой большой ученый. У нас ведь как - нередко лишь некролог взвешивает личность...

Между прочим, Клямин умер ровно через три месяца после увольнения из Центра. Я знаю, что Карпулин пытался сохранить за стариком хотя бы консультантскую позицию, но и это не удалось. И Клямин, ампутированный от своей лаборатории, от дела всей своей жизни, быстро угас. Быстро и тихо.

- Так вот живет рядом с тобой рядовой, вроде бы, профессор с дурным характером, - продолжал Карпулин. - Живет, хлеб жует, начальству кровь портит, статейки пишет, больных лечит... Вдруг помер, и на тебе - только из-за рубежа два десятка соболезнований. И выясняется, что Нобелевскую он не получил лишь по нашей собственной отечественной нерасторопности...

- Брось, Кимушка, сопли пускать, - перебил его Максимук. - Сначала ты перед топаловскими связями дрожал, а теперь каешься. Поздно и ни к чему. Надо о живых думать, о тех, чьим семьям еще не шлют соболезнований. О заживо забытых!

- А тебе, Иван, это не грозит, - огрызнулся Карпулин. - Ты у нас прижизненно признанный, у тебя уже собрание сочинений выходить начинает. Твои таланты не заметить нельзя, ты у нас классик классовый...

- А ты не издевайся, - темнея лицом, ответил Максимук. - Может, мне-то цена и полтора дерьма, но не в этом дело. Ты о таких, как Вадим, думать должен. Ведь его прибор вот-вот пойдет вслед за инверсином, а ты через годик-другой снова крокодиловы слезы лить начнешь...

Я уже тогда чувствовал, что зря Ким Спиридонович шпильки Максимуку подпускает, знал, что есть уже у Ивана Павловича нечто, за рамки выходящее, но об этом позже. А тогда я промолчал, подло промолчал - показалось, заступись я за Максимука, Карпулин решит, что я и сам в непризнанные гении лезу через наверняка нелюбезную его сердцу оппозицию официальной классике. Воистину выверт мозгов, и как помогла бы в тот момент малюсенькая таблетка инверсина...

- Ладно, - примирительно сказал Ким Спиридонович, - я с тобой, Ваня, как-нибудь отдельно поругаюсь. А сейчас давай-ка я лучше объясню Вадиму Львовичу, зачем я его пригласил. Так вот, нужен мне твой прибор, Вадим Львович, понимаешь? Боюсь я поездки, честно говорю - боюсь. Получается, зря я столько лет Топалова поддерживал, а нынче выгораживать его сил нет. И головомой за него принимать не желаю, не хочу стоять на ковре и кивать, дескать, виноват-простите-больше-не-буду... Я бой дать хочу. Время сейчас такое пошло - самый раз бой давать. Но чувствую - струсить могу. Ты меня пойми, Вадим Львович, по-человечески пойми, я перед тобой, как на исповеди. Я на танки в штыки ходил - не боялся, а нынче коррозия какая-то накопилась - всего боюсь... Как это по-вашему называется: когда всего боятся?

- Панафобия.

- Вот! Значит, я панафоб... Не единственный, конечно, теперь целое племя панафобов развелось, не знают, что с собой делать. Всего понимаешь, боятся - кресло потерять, зарплату, распределитель, персональную машину, загранкомандировки... Не то что гавкнуть не могут - пискнуть стесняются. Чтоб ненароком события не опередить, вроде как в одиночку из окопа не выскочить. А из всех дыр топаловы лезут, свой темп навязать пытаются - им выгодно, чтоб все в окопах отсиживались и "ура" кричали и чтоб зачет велся - кто громче кричит, тот и прогрессивней. Из всех дыр лезут... Страшно, Вадим Львович, а?

- Вам от него с неделю как страшно стало, а мне - с тех пор, как я с Топаловым работаю. И привык потихоньку.

- Привык и ничего не боишься?

- Почему ничего? Дело потерять боюсь. Соберут завтра правдоматы и на запчасти спишут - чему радоваться! Но, я думаю, Ким Спиридонович, этого общество еще больше бояться должно. Оно-то куда больше потеряет.

- Вот ты как все выворачиваешь! - выкрикнул Карпулин. - Общество за твое дело больше тебя переживать должно, да?