Владимир Покровский - Повести и Рассказы (сборник)

— Да ракета вроде больше нужна.

— А ты его убей, — Паула с наивным удивлением перевела взгляд на Косматого: мол, что ж сам-то не догадался. — Вот и ракета будет.

— Так тоже не пойдет, девочка, — засмеялся Косматый. — Нам с ракетой без него не управиться. Ты уж попробуй его уговорить. А не уговоришь, мы с тобой вот что сделаем.

Косматый как бы задумавшись взглянул на телохранителей.

— Вон мои парни, чем не мужья тебе.

Все они смотрели на Виктора — Косматый, склоненный к Пауле, ехидный, довольный, Паула, она все еще улыбалась приклеенной своей улыбкой, телохранители, — смотрели и ждали чего-то. Виктор только сейчас увидел, что свет в библиотеке красный, даже багровый, и стены красные, и глаза, и лица, и руки. И дышать было трудно.

— Так что, останешься, Панчуга? — крикнул Косматый, но как-то медленно крикнул, словно сквозь вату.

— Я, — сказал Виктор. — Против. Зем… Паула! Пойдем отсюда.

Он посмотрел ей в глаза и увидел в них сочувствие и любовь, да, черт возьми, любовь, ту самую, что вначале, тогда.

— Паула!

— Вик, останься, — попросила она. — Иначе никак.

Потом, много позже, Виктор поймет, что нервозность, почти истерика, которая владела всеми в тот день, шла исключительно от Косматого. Косматый находился тогда в крайней степени возбуждения, и возбуждение это передавалось другим.

— Паула, — властно и зло сказал Косматый, — пойдешь за них, если он не останется?

И она так же властно, с такою же злобой:

— Пойду.

Виктор пошатнулся и деревянным шагом пошел к выходу. Взялся за дверь. И услышал сзади жалобный рыдающий голос Паулы:

— Вик, Вик! Если ты уйдешь… Ну, пожалуйста, Вик!

Потом он будет со стыдом вспоминать, как бросился к ней, как держал ее за плечи, как заглядывал ей в глаза (но уже ни следа той любви, вообще никакого чувства, одна скука), как морщился, как прижимался щекой к ее волосам, как просил ее уйти с ним, просил, не надеясь, просто потому, что не мог не просить, и все это на глазах у Косматого, который ходил рядом и ждал, когда закончится эта бессмысленная горькая сцена.

Будь хоть намек у нее в глазах, Виктор остался бы. Только досада и равнодушие, будто и не было ничего.

Он замолчал посреди слова, оттолкнул ее с силой, отвернулся, побежал к выходу.

Омар добрался до поселка, когда Виктор с Молодым уже улетели.

Омар слышал все, о чем говорил Косматый (вокс прижат к уху), уже никаких сомнений, уже все, и в первый раз за долгое-долгое время он вынужден был придумывать на ходу, как вести себя и о чем говорить. Трудно остаться честным, когда ты уже решил что-то сделать и сделаешь наверняка, независимо от того, прав ты или неправ, — тогда не поступок зависит от тебя, но ты от поступка, а честность твоя, в конце концов, подогнана будет к поступку и тем самым убита. Омар никогда не признается себе, что в тот день случились события стыдные и фальшивые.

…На улицах бушевала пыль. Из нее возникали люди, пропадали и появлялись опять, устремлялись за ним, а он вихляющим пеульским шагом быстро шел к дому Косматого. Вокс молчал. Косматый вынырнул вдруг из рыжего молока, в которое превратился мир, он стоял, широко расставив ноги, красный от пыли и холода, и скалил зубы в странной улыбке.

— Ну, вызвал пеулов?

— Нет.

— Так иди вызывай. Сегодня для них много срочной работы.

— Нет. Никакой работы не будет.

…Самое начало и самый конец. Остальное смешалось, и уже не понять, что было до, а что — после.

— …Ради того, чтобы командовать, ты посылаешь людей на смерть. Не дам!

Как полно в тот день они понимали друг друга, а другие ничего понять не могли.

— Ты мучил нас ненужной работой, ты бил нас, ты вертел нами, как тебе вздумается. Теперь — все!

Омар нарочно сам распалил себя. Он знал, что делал, когда не давал Косматому докончить хоть одну фразу — это было опасно.

— Мы знаем, как ты умеешь говорить. Нет. Хватит с нас твоей болтовни!

А сам обвинял, оскорблял, издевался открыто. Никто никогда не говорил так с Косматым.

И Косматый не выдержал. Выпучил глаза, протянул назад руку:

— Лео, палку! Я тебя, — медленно, с паузами, пристально глядя, — как самую гнусную тварь, как паука ядовитого, в пыль вколочу!

— Ты меня и пальцем не тронешь, ты никого больше не будешь бить. Все, Косматый, все!

Тот огляделся. Многие вокруг смотрели недобро, кое у кого чернели в руках ружья. И Друзья тоже держались за пистолеты. Лео, подражая Косматому, чуть пригнулся и оскалил зубы. Настороженность, ни капли страха.

Косматый вдруг повернулся к Друзьям, поцеловал каждого. (Те стояли, как статуи, следили за остальными. Верные Друзья Косматого. Верные. Молодцы.) И снова к Омару:

— Врешь, Омар. Трону я тебя пальцем. Смотри!

И первый удар по лицу, по глазам ненавистным, палкой…

…Все скрыто под пылью, под временем, под крепким щитом из ложных воспоминаний, который поставили перед собой люди, чтобы не помнить то, о чем не хочется помнить…

…Омар крикнул: «Не трогайте, не убивайте его! Не здесь».

…Пять шагов, и ничего не видно — пыль. Она глушит все звуки, она больно бьет по коже, приходится кутаться, но толку от этого чуть…

…В окружении молчаливых Нескольких, посреди орущих людей…

…Отдалить бы момент, отдалить бы, ладонями оттолкнуть.

…А потом было, кажется, так. Кто-то бежал, высоко задирая ноги, словно задался целью насмешить остальных, кто-то держался за правое плечо, кто-то провалился в пыль да там и умер, но не сразу, а через ночь, его не нашли, его не слышал никто, хоть он и кричал «я умираю». Кто-то рвал на ком-то одежду, кого-то волокли, кто-то простирал руки к небу и кричал, подобно колумбовскому матросу:

— Земля! Земля!..

…Бури словно и не было, и ночь ушла очень быстро. Никто не спал, говорили, кричали…

Да, кажется, именно так все и было.

И Виктор тоже смутно помнил дальнейшее. Спешка, бессонница, постоянно Паула перед глазами, какие-то очень важные дела, от которых в памяти ничего не осталось, запросы, бумаги, разговоры. Он вспомнит, как потом ему предлагали сопровождать группу захвата. Ведь никто так не знал Уалу, как он. И, конечно, он отказался, но его уговаривали, и его начальство стало просить о том же, чтобы не портить отношений с Четвертой Службой. Дело дошло до того, что пришлось выбирать — соглашаться или уйти с патрульной работы, а значит, не выдержать испытательный срок и не вернуться в МП. Была безобразная сцена, он каждый раз будет морщиться, вспоминая ее, — мольбы, истерики, удивленные взгляды коллег. Но каким-то образом, он не понял, каким, все уладилось, он остался патрульным и не сопровождал группу захвата.