Кордвейнер Смит - Планета Шеол

Обе женщины что-то лепетали и тихо напевали. Последним трезвым закоулком своего сознания он понимал, что они ничего не говорят, а просто выражают эйфорию от наркотика, столь могучего, что вся Вселенная запрещает даже употреблять его название. Его рассудок был затоплен внезапно нахлынувшим счастьем. Мерсер подумал, насколько он удачлив, оказавшись на такой прекрасной планете. Он попробовал поделиться этим с леди Да, но язык его заплетался, и слова были не разборчивы.

Внезапная острая боль поразила его в брюшину. Наркотик тотчас же снял ее. Это напоминало действие колпака наслаждения в госпитале, но было в тысячу раз приятней. Боль исчезла, хотя поначалу и была непереносимой. Он заставил себя собраться. Отбросив все лишнее, сказал розовым и голым дамам, лежавшим рядом с ним в пустыне:

— Это был хороший укус. Возможно, я отращу еще одну голову. Это порадует Б'Диката!

Леди Да с усилием выпрямила переднее из своих тел и сказала:

— Я тоже сильная. И могу говорить. Запомни, человек, запомни. Люди никогда не живут вечно. Мы тоже можем умереть, можем умереть, как настоящие люди. Я свято верю в возможность смерти!

Мерсер улыбнулся ей сквозь пелену счастья.

— Разумеется, можем. Но разве не прекрасно…

Внезапно он почувствовал, что губы его стали толще, а сознание замутилось. Он бодрствовал, но не было желания что-либо делать. В таком прекрасном месте, среди этих приветливых и привлекательных людей, он сидел и улыбался.

А Б'Дикат стерилизовал уже свои ножи.

Мерсер заинтересовался, как долго продлится действие суперкондамина.

Он вынес следующую серию манипуляций дромозэ, не шелохнувшись и даже не вскрикнув. Ментальные страдания и кожный зуд были явлениями, происходящими где-то вне его, и ничего не значащими. Он разглядывал собственное тело с каким-то отрешенным безразличием. Леди Да и многорукая женщина оставались рядом с ним. Через некоторое время к ним на своих могучих руках подполз получеловек. Он сонно и дружески помигивал, затем погрузился в мирное забытье.

Когда Мерсер открывал глаза, то видел как восходит солнце. Он закрывал их ненадолго, чтобы открыть вновь и увидеть как сверкают звезды. Времени на размышление не было. Дромозэ кормили его своим таинственным манером; наркотик же свел на нет любые циклы потребные его телу.

Наконец он почувствовал внутренние болевые ощущения.

Боль не изменилась, изменился он сам. Теперь ему было известно все, что происходит на планете Шеол. Он хорошо помнил все, что было с ним в период счастья. Прежде он вынужден был замечать то, что происходит вокруг. Теперь же просто чувствовал это.

Он попробовал спросить леди Да, сколько времени они находились под действием наркотика и сколько придется еще ждать следующей порции. Она улыбнулась, и в ее улыбке было короткое отрешенное счастье. По-видимому, ее многочисленные туловища, распростертые на земле на внушительную длину, имели большую емкость для сохранения наркотика, чем, например, его тело. Она хорошо воспринимала окружающее, но была неспособна к членораздельной речи.

Получеловек лежал на земле, отчетливые пульсации артерий были видны за полупрозрачной пленкой, защищавшей его брюшную полость.

Мерсер сжал плечо лежавшего. Тот проснулся, узнал его и одарил счастливой улыбкой:

— Доброе утро, мой мальчик. Это некоторое отступление от игры. Тебе доводилось когда-либо видеть ИГРУ?

— Вы имеете ввиду игру в карты?

— Нет, — покачал головой получеловек. — Это нечто вроде следящей машины с реальными людьми в качестве фигур.

— Я никогда не видел ничего подобного, — сказал Мерсер, — но я…

— Но ты хочешь спросить, когда вернется Б'Дикат со своей иглой?

— Да, — немного смутившись, ответил Мерсер.

— Скоро, — сказал получеловек. — Вот почему я и думаю об играх. Мы все знаем, что должно произойти. Мы знаем, что будут делать манекены, — он махнул в сторону бугорков, в которых обезличенные были погребены. — И мы все знаем о чем спрашивают новички. Но никогда не знаем, сколько времени займет очередная сцена.

— Что вы называете «сценой»? — спросил Мерсер. — Так называется игла?

Получеловек засмеялся. На этот раз смех его был почти естественным.

— Нет, нет. У вас все удовольствия на уме. Сцена — это просто часть игры. Я имел в виду то, что нам известен порядок, в котором происходят события, но у нас нет часов, и никто не удосуживается даже считать дни или составлять календари, да и климат здесь ровный. Поэтому никто из нас не знает, сколько времени проходит. Боль кажется кратковременной, а наслаждения-длительными. Я же склонен думать, что каждый из этих двух периодов длится около двух земных недель.

Мерсер не знал, что такое земная неделя, поскольку до своего осуждения не был начитанным человеком, но на этот раз ему не удалось что-либо добиться от получеловека. В этот момент он подвергся имплантации дромозэ. Лицо его покраснело и он прокричал нечленораздельно Мерсеру:

— Заберите это у меня, идиот! Заберите!

Когда Мерсер беспомощно развел руками, получеловек уже корчился в конвульсиях, повернулся спиной к нему, и затрясся в рыданиях.

Мерсер и сам толком не знал, сколько прошло времени, когда вернулся Б'Дикат. Могло пройти несколько дней. А могло и несколько месяцев. Он снова двигался между ними, как любящий отец, и они кучковались вокруг него, словно дети. На этот раз Б'Дикат приветливо улыбнулся детской головке, выросшей на бедре Мерсера — спящей детской головке, покрытой на макушке редким пушком. Мерсер получил свой укол, сулящий ему блаженство.

Когда Б'Дикат отделял головку от его бедра, он почувствовал, как нож прошелся по хрящу, соединявшему ее, и увидел гримасу на детском личике. Это никак не отразилось на нем. Он лишь ощутил тупую боль, когда Б'Дикат смазал ранку едким антисептиком, мгновенно остановившим кровотечение.

В следующий раз у Мерсера на груди выросли две ноги. Затем еще одна голова, рядом с его собственной. Или это было после туловища и ноги, от талии и кончиков пальцев ног, маленькой девочки, росших на его боку?

Он забыл последовательность.

И не считал время.

Леди Да часто улыбалась ему, но любви не было. Сейчас она уже утратила свои дополнительные туловища. В промежутках между патологическими отращиваниями каких-либо органов она была красивой и хорошо сложенной женщиной. Но самым приятным в их отношениях был шепот, повторяющийся многие тысячи раз и сопровождающийся улыбкой и надеждой:

«Люди никогда не живут вечно».

Эта мысль безмерно утешала ее, хотя Мерсер считал ее не имеющей смысла.