Александр Ломм - Чудо в Марабране

В черной, дымной Марабране, ощетинившейся против раскаленного небосвода тысячами заводских труб, жара этим летом еще более невыносима, чем в далекой северной столице. Здесь даже близость моря нисколько не облегчает положения. Тяжелый горячий воздух, насыщенный горьким дымом и ядовитыми испарениями бесчисленных заводских корпусов, кажется совершенно непригодным для дыхания. Но другого воздуха нет, а дышать нужно, чтобы жить, чтобы работать. И люди дышат, прячась, где только можно, от ненавистного солнца... Хоть бы дождь прошел! Но дождя нет и в ближайшие недели не предвидится... В обеденный перерыв на заводе приборов точной механики Куркиса Браска рабочие, лишь только заголосит долгожданный гудок, опрометью бросаются прочь от жарких, душных цехов в бесчисленные закоулки дворов, навесов, складов и там, хотя и в относительной прохладе, съедают свой скудный обед. На задворках гальванического цеха, под навесом, где свалены целые горы отработанной тары, собралось сегодня, в обеденный перерыв, несколько рабочих-коммунистов на короткую летучку. Расположившись на разнообразных ящиках, среди ворохов жухлой соломы и древесной стружки, они жуют скромные бутерброды, прихлебывая горький кофе из термосов. Говорит старый костистый токарь Гардион, остальные молча слушают. - Вот я и думаю, товарищи, что все это неспроста! - хрипит Гардион, с надрывом дыша своей впалой, больной грудью. - Гремы и абы наши точно белены объелись. В день по три проповеди шпарят! Растравляют народ болтовней о предстоящем чуде, карточки раздают с молитвой о дожде. У меня есть одна такая карточка... Он вытаскивает из кармана старенького, застиранного комбинезона помятый, испачканный машинным маслом кусок картона и показывает его собравшимся. На карточке, сверху, изображен бог единый на розоватом облаке. Повелитель вселенной одет по воле неведомого художника Гроссерии в голубую мантию, густо усыпанную блестками звезд. Его строгое смуглое лицо обрамлено пышной белой бородой. Такие же белые волосы густыми локонами ниспадают на широкие плечи. Из-под длиннополой мантии торчат ступни в ременных сандалиях. Руки бога единого широко раскинуты для благословения. От облака идет тонкая косая штриховка, явно обозначающая дождь. Под рисунком крупными буквами отпечатан текст молитвы о ниспослании дождевого чуда. Рабочие, лишь мельком взглянув на карточку, продолжают молча жевать свой обед: карточку с изображением бога единого они уже видели у себя дома. - Хлеборобы наши и так еле дышат, а тут еще такое откровенное издевательство! - снова хрипит Гардион, спрятав карточку. - Это не иначе, как новые происки Гроссерии. Наша партия у сына божьего поперек горла стоит. Спит небось старик и во сне видит, как абы и монахи изгоняют из Гирляндии последнего коммуниста. Пусть гросс сардунский и не мечтает об этом! Чует он, очень даже чует, как из года в год растет наша сила, вот и старается отрывать народ от нас... Абы в проповедях толкуют о каком-то великом чуде, которое, мол, завтра совершится. Только чепуха все это! Никакого чуда не будет! Будоражат народ, а зачем - неизвестно! - Как неизвестно?! А чтобы отвлечь! - горячо восклицает молодой слесарь Дуванис Фроск. - Чтобы арендаторы богу единому молились да на земли ведеоров помещиков не зарились! - Это так... - согласно кивают другие. - Но нам нельзя на это смотреть сложа руки! - продолжает Гардион. Хлебороб, батрак, арендатор - это наш кровный брат. Без нашей помощи его совсем съедят помещики да прожорливые абы! Сила наша в единстве, а потому поповские провокации с чудесами мы обязаны встретить в штыки, пресечь в корне и вывести сына божьего на чистую воду! - Правильно!.. Пора за них взяться всерьез! Расплодилась чума длиннополая по всей Гирляндии! Дышать не дают народу! - взволнованно загомонили рабочие. - Что ж вы предлагаете, товарищи? Как нам встретить завтрашнее моление о дожде? - Я предлагаю такое! - первым отзывается Дуванис Фроск, подняв руку с бутербродом и жарко закрасневшись от собственной смелости. - Послать всем партийным ячейкам Марабранской провинции эстафету. Пусть выделят активистов и агитируют в деревнях за бойкот молебна!.. - А Калию свою ты уже сагитировал? - с добродушной усмешкой спрашивает Гардион. Дуванис окончательно сконфужен: - Калию не удалось... Она у меня темная... Рабочие сдержанно смеются. Каждый вспоминает о своей жене... - Вот то-то оно и есть, что темная, товарищ Фроск. Темных еще беда как много! - говорит Гардион. - С темными терпение нужно, особый подход, тонкость обхождения! Открытая агитация за бойкот молебна обречена на провал. Крестьяне до полного помешательства истосковались по дождю. Для них это вопрос жизни и смерти, и молебен для них стал теперь последней надеждой. Ты, товарищ Фроск, сам в деревне живешь, тебе бы это полагалось знать лучше других, а ты - агитировать за бойкот... Нет, я предлагаю другое! Гардион выпрямляется во весь рост и рвет костистыми пальцами пучок стружки, прихваченной с ящика. - Я предлагаю всем активистам присутствовать на молебне. Никакого дождя, конечно, не будет. Это можно знать наперед вполне определенно. Люди будут раздражены, разочарованы, обозлены на обманщиков-абов. Вот тут-то и выступим мы и растолкуем народу всю суть этой подлой поповской провокации!.. - А если будет дождь, товарищ Гардион? - спрашивает один из рабочих. - Не будет, не может его быть! - с уверенностью заявляет Гардион и поясняет: - Сегодня утром я слушал по радио прогноз погоды на завтра. Погода будет солнечная, сухая. Да и вообще эта проклятая засуха продлится еще не менее недели. - Если так, то ладно... - Значит, предложение принято! Сообщите всем товарищам из сельских ячеек о решении нашего заводского комитета. Сообщите им также, что вся марабранская организация покинет завтра город и выйдет в поля. Во всех деревнях провинции должны после позорного провала с чудом состояться антипоповские митинги... Держись, гросс сардунский, сын божий! - И Гардион погрозил куче ящиков своим огромным костлявым кулаком. Тут заревел, заголосил заводской гудок, возвещающий конец обеденного перерыва. Стряхнув в рот хлебные крошки и сделав последние поспешные глотки из термосов, рабочие поднимаются и, покинув спасительный навес, идут через раскаленную жаровню двора к своим цехам. Вскоре завод Куркиса Браска, весь в дыму и копоти, вновь оглашается грохотом, жужжанием, лязганьем. Смена продолжается...

БОГОМОЛЬЦЫ И КИНОШНИКИ

Не небо, а расплавленная синяя эмаль без единого пятнышка. Не солнце, а дракон огнедышащий... Дуванис Фроск стоит в одной майке и легких полотняных брюках во дворе своей маленькой усадьбы и кричит жене через распахнутое окошко: - Вы, ведрис Калия, главное, зонтик не забудьте прихватить и галоши! Ливень готовится прямо страх!.. - Ладно, ладно! Зубоскаль себе! - откликается жена откуда-то изнутри дома. - Тот смеется хорошо, кто смеется последним!.. - Сегодня я, наверное, буду и первым и последним! Все признаки налицо! Но ты, Калюни, давай все-таки поторапливайся, а то весь молебен прозеваем! - Иду!.. Через минуту Калия появляется на пороге дома. На ногах у нее в самом деле белые резиновые боты, под мышкой зонтик. В руках она держит толстенный молитвенник с заложенной в него карточкой, той самой, на которой изображен бог единый на облаке и напечатан текст молитвы о ниспослании дождя. Дуванис продолжает подтрунивать над своей молоденькой женой, но та не сердится на него. Она твердо верит, что сегодня увидит великое чудо, а он, этот милый окаянный безбожник, как себе хочет. Но смеяться он потом перестанет. А может быть, даже и уверует!.. Выйдя на пыльную деревенскую улицу, супруги быстрым шагом направляются к часовне бога единого, воздвигнутой много веков назад посреди деревенской площади. Из других домов тоже выходят люди: крестьяне, крестьянки; старики, старухи, молодежь. Всюду виднеются дождевые плащи, резиновая обувь, зонтики. У многих в руках древние деревянные изображения бога единого, семейные холсты с вытканными мистическими символами, тяжелые молитвенники в кожаных переплетах. Знаменитые карточки с текстом молитвы о дожде можно увидеть у всех, даже у подростков. На плацу перед часовней уже собралась толпа человек в пятьсот. Из часовни выходит пожилой толстый священник местного прихода, благочестивейший аб Субардан. На нем праздничное золотисто-желтое облачение, перехваченное по животу широким зеленым поясом; в руках серебряная курильница, испускающая приторно-сладкий дымок. За абом появляются служки со священными синими знаменами, затем местные старики выносят портативный алтарь, полотнища с символами, жертвенные факелы, наполненные нефтью, балдахин на четырех палках и прочее. Аб Субардан становится под балдахин и делает знак старейшине храма. Тот, старательно прокашлявшись, выкрикивает пронзительным голосом первую фразу священного гимна. Толпа отвечает ему нестройным заунывным пением. Священник под балдахином, усердно размахивая дымящейся курильницей, медленно трогается вперед. За ним несут алтарь, густо чадящие жертвенные факелы, знамена, полотнища с символами. Толпа приходит в движение, ползет за колыхающимся балдахином, на ходу вытягиваясь в длинную колонну. Сотни ног поднимают в горячий воздух целые облака мелкой, как пудра, бурой пыли... Пока колонна движется по деревне, из-за низких каменных заборов ее провожают темные морщинистые лица самых древних стариков и старух, вперемежку с круглыми мордашками малолетних детей. Из многих подворотен яростно лают растревоженные собаки, там и сям раздается надрывный крик осла... Дуванис и Калия пристраиваются в самом хвосте шествия. Колонна выходит за деревню и вскоре достигает асфальтированного шоссе. Пыль исчезает. Приободренный аб Субардан прибавляет шагу. Пройдя с километр по шоссе, он сворачивает на проселочную дорогу, уходящую в поля. Колонна ползет за ним словно гигантская змея... Вот священник поднимается на холм, через вершину которого проходит шеренга стройных кипарисов с устремленными ввысь ракетоподобными кронами. "Отличное место! Наверное, тут и молиться будут..." - думает Дуванис, которому уже осточертело это бессмысленное шествие по невыносимой жаре. Но аб Субардан ведет колонну дальше, вниз с холма. - Ты, Калюни, ступай себе с ними, а я подожду тебя здесь, на горушке!..шепчет Дуванис своей жене. Калия смотрит на него с грустным укором, но ничего не отвечает. Восприняв это как молчаливое согласие, Дуванис ласково хлопает жену по спине и отстает от колонны. С вершины холма ему видно, как благочестивейший служитель бога единого ведет свою паству низинкой еще с полкилометра и, наконец останавливается возле высокого шеста, увенчанного лоскутком белой материи. Балдахин, растерянно пометавшись, свертывается. Пение смолкает, и вместо него до Дуваниса доносится гулкое троекратное "ашем табар!". Потом наступает полная тишина. Колонна быстро обтекает аба Субардана со всех сторон, превращается в плотную толпу... При мысли, что скоро ему придется выступить перед этой толпой односельчан с разоблачительной речью, Дуванис чувствует под сердцем неприятный холодок. "Пусть себе молятся, а я пока отдохну, приготовлюсь..." - думает он и, прежде чем лечь в тень под кипарисы, осматривает окрестность. На севере, на самом горизонте, синеет зубчатая гряда горного кряжа. Это знаменитая Робра Вэрра - богатое свинцом, серебром и ураном предгорье могучего, поднебесного Ардилана, за которым где-то в неведомой дали проходит граница Марабранской провинции. В противоположной стороне, на юге, в голубоватом трепетном мареве угадывается близкое море. На востоке, совсем рядом, рукой подать, торчит гигантский дымящийся частокол заводских труб Марабраны. А на запад - на запад простирается бесконечная гладь полей, на которых даже невооруженным глазом можно различить десятки многолюдных крестьянских сборищ из других деревень и сел провинции. Там тоже готовятся к торжественному молебну... Вблизи, по шоссейной дороге, проносятся автомобили. Вот закрытый черный лоршес замедлил ход, сворачивает с шоссе и, плавно покачиваясь на рессорах, движется к холму. "Туристы, должно быть", - с неприязнью думает Дуванис и ложится в тень на желтоватую, выжженную солнцем траву. Черный лоршес, глухо ворча, вскарабкался на вершину холма и здесь замер, словно гигантский жук, на самом солнцепеке. Из него выходят двое. Они совершенно разные: один - маленький, сухощавый, подвижной, в белой соломенной шляпе; другой - высокий, представительный, важный, в просторном кепи и в темных очках. Но чем-то эти двое разительно похожи друг на друга. Чем? Ну конечно же бородками! У обоих лица украшены великолепными изящными эспаньолками... Прибывшие осматриваются по сторонам, замечают лежащего в тени Дуваниса и направляются к нему. - Эй, вы, молодой человек! Вы почему не на молебне? - строго спрашивает высокий в кепи. - Рано еще, - отвечает Дуванис, сладко зевая, - мой черед настанет после того, как его благочестие аб Субардан оскандалится со своим чудом!.. - Вы, что, коммунист? - А вам какое дело, ведеор?.. - Послушайте, любезный! - вмешивается другой, в соломенной шляпе, свободно владеющий местным говором. - Мы тут с коллегой... того... хотим крутить фильм. Документальный фильм о молебне. А вы нам мешаете. Даю десять суремов, если вы добровольно удалитесь с холма. Согласны? По голосу, по выражениям, по всем манерам Дуванису показалось, что он где-то уже видел этого человека в соломенной шляпе. Но бородка... Нет, таких бородок никто в Марабране не носит... Так и не узнав своего хозяина, фабриканта Куркиса Браска, Дуванис закидывает руки за голову и насмешливо отвечает: - Пятьдесят суремов - вот цена моего покоя, ведеор! К его безмерному удивлению, сухощавый человечек без возражений вынимает бумажник и дает ему ассигнацию в пятьдесят суремов. - Берите и уходите! Мы спешим!.. Пораженный Дуванис машинально берет деньги и уходит вниз с холма, придерживаясь тенистой шеренги кипарисов. Внизу он вновь ложится на траву и размышляет о том, какие, должно быть, сумасшедшие деньги зарабатывают эти киношники, если без разговоров выдали ему сумму, за которую у себя на заводе ему пришлось бы отработать целых две смены... - Чудо номер один! - улыбается он, щупая в кармане хрустящую бумажку. Вот Калюни моя обрадуется!.. Яростное солнце поднимается все выше. Синяя небесная эмаль по-прежнему чиста и невозмутима. В жухлой траве сонно стрекочут насекомые. Где-то в отдалении слышится заунывное пение молящихся... Веки Дуваниса тяжелеют, их смежает приятная дремота...