Ольга Елисеева - Дерианур - море света
Долго сдерживаемые обида захлестнула юношу. Он опустился на колени возле лавки, на которой сидел Амвросий, и поднял на старика умоляющий взгляд.
-- Отче, не прогоняйте меня! -- Прошептал Гриц. -- Вы же знаете, что я хочу остаться при монастыре.
Старик чувствовал как потоки обиженных почти детских слез заливают его руку, как мальчик торопливо целует персты своего наставника, и ему становилось стыдно, за то, что он должен обмануть безумную надежду ребенка. Амвросий отстранил от себя Грица и отрицательно покачал головой.
-- Нет.
-- Но я...
-- Во-первых, ты слишком молод и недостаточно знаешь собственную душу, чтоб сейчас решить за всю свою последующую жизнь. Раскаяние может оказаться слишком поздним.
Гриц попытался возразить, но митрополит жестом остановил его.
-- Во-вторых, -- продолжал он, -- в тебе сейчас говорит не столько любовь к Богу, сколько любовь к знаниям. Ты тяготеешь не к уединению от мира, радости которого для тебя еще не стали чужими, а к книгам, спрятанным от постороннего глаза в наших хранилищах. Обещаю, они для тебя останутся всегда доступны. Испытай себя, укрепись в своем желании, и тогда наш разговор можно будет продолжить.
Потемкин грустно опустил голову. Косые тени свечей скользили по его упрямому скуластому лицу, играя светом в золотисто-русых кудрях, и старик на мгновение задумался о том, как необычайно привлекателен этот мальчик.
-- Милый Гриц, -- митрополит погладил согнутыми пальцами пылающую щеку юноши. - Прости, если я тебя обижу, но ты должен знать о себе еще кое-что не слишком приятное. - Он помолчал, а затем решился, -- ты слишком красив, чтоб не сделать грех своей второй натурой, и слишком умен, чтоб не начать вскоре презирать людей, потому что большинство из них даже не будут понимать, о чем ты говоришь.
-- Но ведь можно все объяснить, - возразил Потемкин.
-- Ты устанешь объяснять, - усмехнулся Амвросий. - Устанешь постоянно коверкать язык и приспосабливать свои суждения к уровню тех, кто образован хуже тебя, как это происходит во время наших богословских бесед, когда ты не терпишь возражений даже от духовных лиц. Твоим бичом всегда будет гордыня, а именно она погубила когда-то лучших ангелов. То, что простительно для мирянина, не найдет оправдания в священнике.
Гриц подавил раздраженный вздох.
-- Твой ум пытлив, - продолжал Амвросий, - но постоянное смятение твоих чувств не располагает к спокойному и ясному отречению от себя.
Потемкин поднял на наставника глаза, полные таким искренним горем, что старику сделалось жаль глупых мальчишеских надежд. Он потрепал Грица по щеке и ободряюще улыбнулся ему.
-- Я думал, наши беседы не пропали для тебя даром, а ты уходишь от меня с такой же незащищенной душей как пришел. Быть может, с годами ты станешь тверже и, если тогда твое стремление не покинет тебя, иди в какую-нибудь дальнюю нищую обитель и там начни свое служение, ибо здесь близость мирской власти растлевает даже самые светлые души.
Потемкин сделал над собой усилие и улыбнулся.
-- Я знаю, отец мой, что вы искренне желаете мне добра, и в свою очередь на прощание хотел бы сказать, что сердечно привязался к вам. Мне жаль уезжать.
-- Спасибо, сынок. Каковы твои намерения? Куда ты поедешь? -Митрополит серьезно смотрел на него.
-- В Санкт-Петербург, в полк. Бог даст меня примут без проволочек.
-- У тебя есть деньги на дорогу?
-- Есть, - не сморгнув глазом, соврал Потемкин. Ему было неловко просить у Амвросия, он надеялся, что ему займут бывшие университетские товарищи.
-- Ты не научился даже говорить правду, когда она унижает тебя, строго, сказал митрополит, вставая. - Я дам тебе пятьсот рублей на первое время.
-- Но... это слишком много, - отрицательно замотал головой юноша. Зачем мне столько? Я скоро поступлю в полк и получу жалование.
Амвросий нахмурился.
-- Когда человек предается мечтаниям в духовной сфере, это простительно, но когда иллюзии распространяются на грубую реальность, это мешает жить. Кто тебе сказал, что ты сейчас же по приезде получишь жалование? Бери, отказа я не приму ни под каким предлогом.
Потемкин покраснел до корней волос.
-- Вы слишком добры ко мне. Я отдам немедленно, как только смогу.
-- Господь велел давать нуждающимся, - наставительно заметил митрополит, -- и просить, когда нуждаешься сам. Я надеюсь, ты никому не откажешь, когда к тебе обратятся?
Потемкин кивнул.
-- Этого вполне достаточно, -- заверил Амвросий, -- ведь деньги не мои, а Божьи, и отдать ты должен Господу нашему Иисусу Христу, протягивая в страждущие руки.
Юноша с восхищением глядел на митрополита.
-- Переночевать ты можешь в монастыре. Ведь тебе некуда идти, не так ли? -- Глядя на связку книжек и теплый не по погоде плащ добавил старик.
Позади остались грязные белые стены сто лет нештукатуреного Кремля. Впереди -- только полосатые версты, да знобкий холодный ветер. До самого Санкт-Петербурга: Всесвяткое, Черная Грязь, Вешки, Клин, Завидово, Городня, Медное, вышний Волочек...
Потемкин устал спать и трястись. Хотилово, Едрово, Валдай, Яжелбицы. Он не знал, что вечером вчерашнего дня его хватился Кисловский. Горько каялся в своей невоздержанности, поднял прислугу и отправил искать воспитанника по всей Москве: по кабакам, у товарищей, в университетском, бывшем аптечном, саду. И только Сережа, полночи гикавший вместе с лакеями по первопрестольной, знал про библиотеку в Заиконоспасском монастыре, но не пошел туда.
Крестьцы, Зайцево, Бронницы, Новгород, Подберезье. Приладив голову на сундучке с книгами, бельем и денежной шкатулкой, юноша чувствовал себя нежданно богатым и вольным. Хозяином самому себе. Где-то за Спасской Полестью ему вдруг перестало быть жалко своей прежней жизни. И щемящее чувство бесконечности странствий в осенних просторах сиротливой земли охватило его.
Чудово. Любани, Тосно. "Интересно, как зовется последняя остановка перед Петербургом? Позабыл с того года. Какая-нибудь Мга или Пыжы?" И вдруг сама собой в голову пришла странная выдумка: "Это будет цель моей жизни".
-- София, - сказал однорукий инвалид, помогавший выпрягать лошадей на станции.
"Оказывается у меня великая цель. - хмыкнул Потемкин. - А я-то ожидал чего-нибудь вроде Закопай Хвост или Хлебай Лаптем".
Глава 3. ШОТЛАНДСКИЙ ШИПОВНИК
Императрица еле шевелила руками и ногами, а по временам ее лицо подергивалось сильными конвульсиями. Нельзя было медлить. Но кто сказал, что в таком полуобморочном состоянии она не проживет еще лет 20?
Для Шувалова это было странное время. Как будто стоишь на детских качелях по середине, над бревном, и пытаешься удержать равновесие.
Все утекало из-под вялой, не желавшей сопротивляться руки Елисавет, и первым человеком в государстве вдруг стал ювелир, приносивший ей новые драгоценности и, если хорошо заплатят, важные бумаги. "Пошли вон! Никого не хочу видеть!"
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});