Рауль Кабеза Де Вака - «Если», 1999 № 01-02

— Она была очень красивая, — проговорила Элена.

— И есть.

В солнечных лучах, проникавших в комнату через окно, роились сияющие пылинки.

— Сол?

— Ага. Иду.

Через двадцать пять минут алмазная передача покинула камеру. Хорхе помог Солу приладить ее к велосипеду, стоившему две тысячи норте-долларов. Затем Сол сделал круг вокруг магазина-бензоколонки-конторы-кемпинга, внутри которого под медленным дождем пыли восседали немигающие идолы мертвых. Сол переходил со скорости на скорость, повышал их и понижал. Первая-вторая-третья-четвертая-пятая-шестая. Шестая-пятая-четвертая — третья-вторая-первая. Потом он заплатил Хорхе пятьдесят «норте» — мизерную сумму, которую тот запросил за свои алмазы. Элена помахала Хорхе, и они выехали из Реденсьона на шоссе.

Они занимались любовью у костра, на вершине горы. Под ними был ковер из сосновых иголок. Над ними — звезды. Их роман находился в фазе жадности, беззастенчивости, открытий. Давняя смерть, живущая в лежащей внизу долине, не позволяла им терять время зря. Потом он надолго замолчал, замкнувшись в собственных мыслях, а когда она спросила, о чем он думает, ответил:

— О воскрешении мертвых.

— Но они не воскресли, — сказала она, моментально поняв, что он имеет в виду — то же самое угнетало и ее на этой открытой звездам вершине. — Это просто изображения вроде картин или фотографий. Статуи воспоминаний. Симулякры.

— Но для него они реальны, — перекатившись на спину, Сол уставился на теплые звезды приграничья. — Он мне сказал, что разговаривает с ними. Если бы его нанозавод мог заставить их двигаться, дышать и отвечать ему, он сделал бы это. И кто бы тогда осмелился назвать их нереальными?

Он почувствовал, как поежилась Элена.

— Что такое?

— Подумала об этих лицах. Представила их в реакторе, в холоде и пустоте, и как текторы по ним ползают.

— Ага.

Долго-долго — звезды успели передвинуться — никто из них не говорил ни слова. Потом Соломон Гурски ощутил внутри себя вновь разгорающийся жар и, обернувшись к Элене, ощутил тепло ее плоти, которая отчаянно жаждала его второй маленькой смерти.

Марша уже начинала беситься в своей пластиковой корзинке: металась из угла в угол, дергала решетку.

Сол Гурски поставил корзинку (типа тех, в которых обычно перевозят кошек) на сетчатое покрытие посадочной площадки и вгляделся в красновато-бурый смог, высматривая приближающиеся аэролеты. Фотохромные молекулы, приращенные к его зрачкам, потемнели — над ТВМА занималась заря очередного жаркого, ослепительного, ядовитого дня.

Марша завизжала.

— Заткнись, проклятая, — прошипел Сол Гурски.

Пнул корзинку. Марша, что-то тараторя, просунула свои ручки сквозь решетку, пытаясь дотянуться до свободы.

— Слушай, ну чего ты хочешь от обезьянки, — упрекнула Сола Элена.

«От обезьянки». В том-то и беда. Обезьяны раздражали его самим фактом своего существования. Иногда просто доводили до белого каления. Мелкие твари, миниатюрные гомункулусы, выдающие себя за людей. Ловкие маленькие пальчики, мудрые крохотные глазки, выразительные лица с ладошку. Но за этими лицами, за этими неотличимо-человеческими пальцами скрываются тупые животные.

Сол знал, что его неприязнь к обезьянам абсолютно алогична. Но все равно с огромным удовольствием убил Маршу, распятую суперпластырем на снежно-белом лабораторном столе. Намылить, выбрить, вонзить иглу.

Конечно, тогда она еще не была Маршей. Просто особью вида резус. Безымянным орудием из плоти и крови. Экспериментом номер 625G.

Наверное, она развизжалась из-за смога. Надо было достать для нее очки, в каких пуделей выгуливают. Но Марша вмиг сорвала бы их с себя своими маленькими человечьими пальчиками. Она умная — у нее хватило соображения остаться дурой-обезьянкой.

Элена стояла на коленях перед корзинкой, играя в «сороку-воровку» со стиснутыми кулачками, торчащими из-за решетки.

— Смотри, еще укусит.

У него самого рука все еще ныла. Мокрая, дрожащая, в спастическом состоянии после резервуара, Марша все же достаточно владела своей моторикой, чтобы повернуть голову и прокусить Солу большой палец до кости. Макака-вампир: вурдалачья жажда крови. Мерзкая тварь. Он с удовольствием убил бы ее еще раз — не будь она бессмертной.

Все три существа на посадочной решетке подняли глаза к небу, когда сквозь завеси монотонного шума (от беспрестанно работающих двух миллионов автомобильных моторов) пробился рев двигателей аэролета. Он летел с юга, с той стороны долины, где на Гуверовском бульваре, прямо на линии тектонического разлома сама себя растила новая штаб-квартира корпорады. Он летел низко и быстро, опустив нос, воздев к небесам зад — точно огромный жук, чье дыхальце уловило пьянящий запах углеводорода. Окрестные пальмы закачались под воздушными струями из его турбин. Аэролет, перестроившись на вертикальный режим, опустился на посадочную площадку института. Сол Гурски и Элена Асадо закрыли руками свои уже защищенные от солнца глаза, спасаясь от взметенных в воздуха листьев и пыли.

Марша носилась по своей пластмассовой клетке, вереща от ужаса.

— Доктор Гурски, — (Солу показалось, что с этим конкретным корпорадистом он еще не встречался, но точно сказать было сложно — Адам Тесслер старался, чтобы его персональные ассистенты походили на клонов из его же нанопроцессора.), — у меня не хватает слов, чтобы выразить восхищение мистера Тесслера вашей работой.

— Ты должна полететь со мной, — сказал Сол Элене. — Идея твоя, и уже ассистенту: — Доктор Асадо должна полететь со мной.

Элена пригладила свои всклокоченные воздушными струями волосы:

— Нет, Сол, там мне не место. Это было твое дитя. Ты его выносил и родил. И потом, ты же знаешь, ненавижу общаться с «пиджаками».

Последнее предназначалось для улыбчивого ассистента — но тот уже вел Сола к распахнутой дверце.

Сол пристегнул ремни, и воздушный корабль, запустив турбины, накренился. Сол проводил глазами Элену — та, помахав рукой, побежала обратно к зданию института. Крепко вцепившись в корзинку, ощутил что-то вроде удара под дых — аэролет перешел на горизонтальный режим. В корзинке, перепуганная до полусмерти, сама с собой толковала мертвая обезьянка.

— Что у вас с пальцем? — спросил корпорадист.

Когда Сол расколол резервуар и вытащил макаку Маршу из вод ее второго рождения, обезьянка жутко сердилась: похоже, не из-за того, что побывала на том свете, а потому, что промокла. Миг абсолютного, священного безмолвия, затем — одновременно — грязное ругательство и струя крови и, наконец, ликующий рев всей команды, работавшей над проектом «Лазарь». Обезьянка, встревоженная дикими аплодисментами и криками, шныряла по полу в. поисках убежища повыше. Элена поймала ее, когда та, судорожно дергаясь, пыталась безуспешно вскочить на стол. Элена завернула ее в термоизолирующее одеяльце и засунула бьющееся в корчах существо в наблюдательный инкубатор. Не прошло и часа, как у Марши полностью восстановилась регуляция моторики, и она уже глодала углы своего пластикового манежа и вычесывала воображаемых блох. Пока фургоны доставляли в институт штабеля пиццы и ящики с дешевым мексиканским шампанским, кто-то догадался позвонить Адаму Тесслеру.