Клиффорд Саймак - Театр теней: Фантастические рассказы

— Но почему же, сенатор? Какая муха вас укусила? Вам необходимо что-то предпринять. Подготовить речи, выступить с заявлением для печати, прибыть сюда и поездить по стране. Организация не в силах принять все хлопоты на себя. Часть их неизбежно выпадает и на вашу долю.

— Ладно, я что-нибудь придумаю,— пообещал сенатор,— Да, да, я в самом деле что-нибудь придумаю.

Повесив трубку, он подошел к письменному столу и включил свет. Достал из ящика бумагу, вынул из кармана перо.

Телефон совершенно сошел с ума — он не удостоил звонки вниманием. Однако телефон не унимался, и в конце концов трубку снял Отто.

— Вас вызывает Нью-Йорк, сэр,— доложил он.

Сенатор сердито затряс головой и услышал, как Отто тихо говорит что-то в трубку, но слов не разобрал. Больше телефон не звонил.

Всем, кого это касается,— написал сенатор.

Вычеркнул.

Заявление для мировой печати.

Вычеркнул.

Заявление сенатора Гомера Леонарда.

Вычеркнул и это — и принялся писать без заголовка:

Пять столетий назад люди мира предложили немногим избранным, мужчинам и женщинам, дар продленной жизни. Предложили, надеясь и веря, что избранники используют этот дар для того, чтобы своим трудом приблизить день, когда большая продолжительность жизни станет достоянием всего человечества.

Время от времени продление жизни даровалось дополнительным группам людей — и всякий раз подразумевалось, что дар предложен на тех же условиях, что удостоенные его лица будут жить и трудиться во имя дня, когда можно будет сказать населению всей планеты: живите долго, живите вечно.

В течение столетий иные из нас внесли свой вклад в осуществление этой мечты, взращивали ее, жили ради нее, не жалели сил, чтоб обосновать ее и приблизить.

Иные из нас такого вклада не внесли.

После должных раздумий, тщательно взвесив свои собственные усилия и возможности, я пришел к выводу, что не вправе вновь принимать дар, которого более не стою.

Простое человеческое достоинство требует от меня, чтоб я встречался с прохожими на улице, с собратьями в любом закоулке мира, не пряча глаз. Я не имел бы на это права, если бы продолжал принимать дар, которого не заслуживаю, дар, недоступный большинству людей.

И расписался, аккуратно, разборчиво, без привычных завитушек.

— Ну вот,— произнес сенатор вслух в тишине ночной комнаты,— это они прожуют не сразу.

Заслышав мягкие шаги, он обернулся.

— Вам бы давно следовало быть в постели, сэр,— напомнил Отто.

Сенатор неуклюже поднялся — ломило кости, тело ныло, требуя покоя. «Старею,— подумал он.— Опять старею. А ведь так несложно начать сначала, вернуть юность, зажить новой жизнью. Чей-то кивок, один-единственный росчерк пера — и я стал бы опять молодым».

— Вот заявление для печати, Отто,— сказал сенатор,— Будь добр, передай его по назначению.

— Слушаюсь, сэр,— ответил Отто, бережно принимая бумагу.

— Сегодня же,— подчеркнул сенатор.

— Сегодня? Время довольно позднее…

— И тем не менее я хочу, чтоб оно было напечатано сегодня же.

— Значит, оно очень важное, сэр?

— Это моя отставка,— сказал сенатор.

— Отставка, сэр? Из сената?

— Нет,— сказал сенатор.— Отставка из жизни.

М-р Майкелсон. Как священнослужитель, джентльмены, я не могу рассуждать иначе: план, предложенный вашему рассмотрению, противоречит высшим установлениям. Человек не вправе утверждать, что создания Божии способны жить сверх отпущенного им срока.

Председательствующий м-р Леонард. Но разрешите спросить: как установить границы отпущенного человеку срока? Медицина уже продлила жизнь многим и многим людям. Что же, по-вашему, любой врач — нарушитель божественной воли?

М-р Майкелсон. Другие ораторы, стоявшие на этой трибуне, дали ясно понять, что конечная цель научных изысканий — бессмертие. Нетрудно видеть, что физическое бессмертие не согласуется с концепцией христианства. Заявляю вам, сэр: нечего и надеяться обмануть Господа и не понести возмездия.

Из стенографического отчета о заседаниях подкомиссии по делам науки комиссии по социальному развитию при Всемирной палате представителей.

Шахматы — игра логическая. И одновременно игра этичная.

За доской нельзя орать и нельзя свистеть, нельзя греметь фигурами, нельзя зевать со скуки, нельзя сделать ход, а потом забрать его назад. Если вы побеждены, вы признаете свое поражение. Вы не заставляете противника продолжать игру, когда ваш проигрыш очевиден. Вы сдаете партию и предлагаете начать другую, если располагаете временем. Если нет, вы просто сдаетесь и при этом ведете себя тактично. Вы не сбрасываете в ярости фигуры на пол. Не вскакиваете и не выбегаете из комнаты с криком. Не тянетесь через стол, чтобы закатить противнику оплеуху.

Когда вы играете в шахматы, вы становитесь — или по крайней мере прикидываетесь — джентльменом.

Сенатор лежал без сна, глядя в потолок широко раскрытыми глазами.

Вы не тянетесь через стол, чтобы закатить противнику оплеуху. Не сбрасываете в ярости фигуры на пол.

«Но это же не шахматы,— повторял он, споря с самим собой,— Это не шахматы, а вопрос жизни и смерти. Умирающий не может быть джентльменом. Ни один человек не свернется клубочком, чтобы тихо скончаться от полученных ран. Он отступит в угол, но будет сражаться — и будет наносить ответные удары, стараясь причинить противнику наибольший урон.

А меня ранили. Смертельно ранили.

И я нанес ответный удар. Удар сокрушительный.

Те, кто вынес мне приговор, теперь не смогут выйти на улицу, даже носа высунуть не посмеют. Потому что прав на продление жизни у них не больше, чем у меня, и люди теперь осведомлены об этом. И уж люди позаботятся, чтоб им в дальнейшем ничегошеньки не перепало.

Да, я умру, но, умирая, я потяну за собой и всех остальных. И они будут знать, что именно я потянул их за собой в бездонный колодец смерти. Это самое сладкое: они будут знать, кто потянул их за собой, и не смогут ответить мне ни единым словом. Не посмеют даже возразить против благородных истин, какие я изрек…»

И тут кто-то из тайного уголка души, из иного пространства– времени вдруг воскликнул:

Ты не джентльмен, сенатор. Ты затеял грязную игру.

«Конечно, затеял,— отвечал сенатор,— Они первые сыграли не по правилам. Политика всегда была грязной игрой».

А помнишь, какие возвышенные речи ты произносил перед Эпсоном Ли буквально на днях?