Говард Фаст - Разум божий. Рассказы

— Не совсем.

— Тогда вам остается только положиться на наши объяснения.

Я пожал плечами и кивнул.

— Есть еще вопросы, Скотт? — спросил Гринберг.

— Тысяча вопросов, не считая те, которые я уже задал. К сожалению, на мои вопросы у вас нет ответов.

— Я бы хотел знать ответы, — вздохнул Гринберг. — Очень бы хотел!

— Отлично. Тогда начнем. Во-первых, деньги.

Гринберг положил на стол деньги, уложенные в маленькие пачки.

— Десять тысяч долларов, американских. Мы пытались раздобыть больше, но думаем, что на непредвиденные расходы будет достаточно и этого. Поверьте, Скотт, их было не так-то просто достать. Мы использовали все наши возможности в Вашингтоне и теперь знаем, что работники музеев совсем не такие неподкупные люди, какими кажутся. Спокойно расплачивайтесь за все наличными. В то время это было принято. Вот вам еще двести фунтов стерлингов, английских. На всякий случай.

— На какой случай?

— Кто его знает. Мы просто не хотим, чтобы вы были вынуждены менять деньги, поэтому приготовили еще и небольшие суммы в лирах и франках.

— И в марках?

— Немецких и австрийских — примерно на пять тысяч долларов тех и других. Странно, но их было достать легче, чем доллары. Правда, большую часть суммы мы получили от человека, имеющего некоторое представление о нашем проекте. Металлических монет не даем, они только создадут вам дополнительные трудности.

— Револьвер?

— Мы против револьвера, хотя в те времена носить револьвер было принято. В нашем случае вам безопаснее пользоваться ножом. Вот он. — Он положил на стол складной перочинный нож с перламутровой ручкой. — В нем четыре лезвия, такие ножи в то время носили все джентльмены. Для дела используйте большое — оно острое как бритва.

Зви, прищурившись, внимательно смотрел на меня. Я открыл нож и провел пальцем по лезвию. Я даже был доволен, что они не дали мне револьвер. В конце концов, тот мир мог оказаться более цивилизованным, чем наш.

Голдмен принес большую картонную коробку и поставил ее на стол.

— Ваша одежда, — пояснил он, улыбаясь примирительно. — Вы можете начинать переодеваться. Поразительно, какие они франты. Потом вы сможете оставить ее у себя.

— Потом…

Гринберг ждал, его лицо казалось задумчивым.

— У нас будет «потом». Только это и вдохновляет меня.

— Не думайте об этом, Скотт, — посоветовал Гринберг.

— У нас будет «потом». И все тут.

— Перестаньте. Наш разум не создан для парадоксов.

— «Мои дороги не твои дороги; и мои мысли не твои мысли», — процитировал Голдмен.

— Бога вспомнили?

Голдмен улыбнулся. Это вдруг успокоило меня, и я начал снимать свою одежду.

— Чертовски завидую вам, — неожиданно заявил Зви. — Если бы не проклятая хромота и не опухоль двенадцатиперстной кишки, я бы сам отправился. Ведь ни одному человеку никогда еще не представлялась такая возможность, никто еще не переживал ничего подобного. Вы вступаете во владения разума Божьего.

— Для атеистов вы, евреи, — просто религиозные фанатики.

— Это тоже часть парадокса, — согласился Гринберг. — На костюме этикетка Хеффнера и Кляйна. Прекрасные портные. Костюм сшит из импортного ирландского твида ручной выработки. В вашем саквояже лежит еще один костюм из темно-синего шевиота. Кроме того, у вас есть шесть сорочек, нательное белье и все остальное.

Он принес саквояж, стоявший у стены рядом со странным сооружением из трубок и проводов, на создание которого они потратили семь лет. Голдмен прикрепил к сорочке воротничок и передал ее мне.

— Никогда не носили таких? — поинтересовался он.

— Такие носил мой отец. — Впервые за многие годы я вспомнил об отце, и на меня нахлынули воспоминания.

— Не надо, — Зви покачал головой.

— Почему? — спросил я беспомощно. — Почему? Он что, меня не узнает?

— Вы его тоже не узнаете, — спокойно ответил Зви. — Ведь это будет тысяча восемьсот девяносто седьмой год, а вы родились только в тысяча девятьсот двадцатом. Сколько лет ему было, когда вы родились?

— Тридцать шесть.

— Следовательно, в тысяча восемьсот девяносто седьмом году он будет мальчиком примерно тринадцати лет, можете подсчитать точнее, Скотт? — встрял Гринберг.

Голдмен подошел ко мне и помог справиться с двумя пуговицами, которыми воротник пристегивался к сорочке.

— А теперь разрешите мне завязать вам галстук. Я знаю, как это делается. Внимательно следите за мной, чтобы научиться завязывать самому. Выполняйте наши рекомендации. Мы вторгаемся в систему — громадную, необычную систему, — и поэтому наше вмешательство должно быть минимальным. Зви только что правильно сказал: мы вторгаемся в разум Божий. Мы все — дерзкие люди, а может быть безумцы, как и те, кто взорвал первую атомную бомбу. Они познавали, и мир заплатил за это. Но наше вмешательство должно быть возможно меньшим. Вы не должны отклоняться от рекомендаций. Вы не должны ни с кем разговаривать, если это не будет абсолютно необходимым. Вы не должны ничего трогать, ничего изменять — за исключением того, о чем мы договорились. Теперь смотрите, как я завязываю галстук, очень просто, правда?

Я уже полностью овладел собой и хотел быстрее приступить к делу. Гринберг помог надеть твидовый пиджак.

— Великолепно. В полном соответствии с традициями Хеффнера и Кляйна. Прекрасно одетый джентльмен из высшего общества. Примерьте шляпу.

Он протянул мне мягкую фетровую шляпу, моего размера.

— Шляпа моего дедушки, — с удовольствием сказал он. — Ей-богу, вещи они делать умели, правда? Теперь, Скотт, слушайте меня внимательно: у нас остается всего десять минут. Вот ваш бумажник. — Он протянул мне большой пухлый бумажник из крокодиловой кожи. — Здесь бумаги, документы и все необходимое. Нож, деньги. Не забудьте переобуться. Обувь тоже ручной работы. В бумажнике вы найдете полную инструкцию на случай, если вы забудете какие-нибудь детали. Эти часы, — сказал он, передавая мне великолепные золотые карманные часы, — тоже принадлежали моему дедушке. Их носят в комплекте со шляпой. Они отремонтированы и отлично ходят.

Я кончил возиться с викторианскими ботинками прекрасной ручной работы. С такой мягкой обувью у меня не будет проблем. Гринберг продолжал точно и быстро инструктировать меня:

— В вашем распоряжении двадцать девять дней, четыре часа, шестнадцать минут и тридцать одна секунда. Точно по прошествии этого времени с момента прибытия вы должны вернуться сюда, в этот пакгауз, на это же самое место. Пакгауз будет таким же пустым, каким он был, когда мой дедушка приобрел его полвека назад. Через несколько минут я помечу красной краской ваши ботинки. На полу останется их контур. Когда вы будете собираться назад, займите то же самое положение. Ясно?