Абрам Палей - Себе навстречу

Собиралась гроза.

Живо представил себе что произойдет: хлынут мощные потоки. Стоять или сидеть под их хлещущими ударами — совсем небольшое удовольствие. А потом, пока еще стекут ручьи, пока почва впитает влагу!

Когда же начнется гроза? Может быть, и через час (в лучшем случае), а может быть, и через минуты. Тогда он, конечно, ничего предпринять не успеет. «И все же, — сказал самому себе, — ждать пассивно не буду. Надо бороться в самых безвыходных обстоятельствах». Это было необычайно ново для него, но удивляться себе ему было некогда.

С поразительной быстротой и таким же хладнокровием огляделся. Заметил вблизи сравнительно невысокий открытый пригорок, усыпанный цветками и ягодами земляники. С сожалением подумал, что скоро ливневые струи все это собьют и снесут.

Но думать некогда. Быстро подошел к пригорку, снял и положил рядом мешающий груз. Достал нож и топор, снял дерновый верх с широкого куска поверхности пригорка у его основания. Затем стал рыть лаз во внутренность холма. Действовал попеременно ножом и топором: и тот и другой одинаково неудобны для этой работы, так хоть пусть неудобно будет по-разному — не столь утомительно.

Работал не торопясь: все равно гроза может прорваться в любую секунду.

Потом вообще позабыл о грозе: просто и неосознанно увлекла работа.

Часа через два почувствовал усталость и присел. Огляделся, посмотрел наверх. Грозы еще не было. Однако и не прояснялось. Та же угрюмая сырая тяжесть висела над ним, над лесом.

И непонятно, когда она разрядится.

Скудно поел: маленький остаток последней охоты дополнил свежей земляникой, это почти утолило жажду. Ну, воды скоро будет вдоволь!

Отдохнув, опять взялся за работу, чередуя ее с отдыхом.

К наступлению темноты решил, что достаточно углубился в холм. Землю он выбрасывал, выносил и клал у входа в получавшуюся нору, так что образовалась довольно внушительная куча. Из нее он решил сделать заграждение, чтобы вода не прорывалась в нору. Но это уж придется отложить до утра: темно, да и сил больше не хватит. И все же даже усталость стала приятна, хотя мышцы рук изрядно болели. Зато как радостно видеть дело этих рук!

А если гроза ночью? Но ведь нельзя ее предотвратить, так что и думать об этом не стоит.

А гроза все висит и не разражается. Предгрозовой тяжестью и тревогой полон влажный воздух. Ветер, очевидно, утих давно (а Мил этого и не заметил). Но ни одна звездочка не проглядывала сквозь небесную черноту.

Сон был крепок и, показалось, мгновенен. Но когда открыл глаза — был уже день. Только мрачный, хмурый, тяжкий. Все то же, ничто не изменилось, та же грузная туча, до предела насыщенная влагой, в любой момент готовая пролиться сокрушающим ливнем. Но уже что-то привычное было в этом, хотя и неизвестно, когда же наконец разрешится тягостное ожидание. И что-то даже приятное ждет. Что бы это здесь могло быть? Ах, да: работа!

Однако не надо иллюзий; если будет очень мощный ливень (а каким он может быть иным, коль так долго копится, нарастает), то вся работа может оказаться бесполезной: все размоет, разнесет, затопит. Вот если бы крепление, как некогда в шахтах.

Но Мил сознавал, что с его ничтожными техническими средствами это немыслимо. И все же продолжал трудиться.

Радовал сам процесс работы и еще то, что он до чего-то додумался: горизонтальная нора — все же какая-то защита, лучше, чем никакая, хотя бы на первых порах.

Радость труда, но рядом тоска. И она все усиливается.

И вдруг туча стала стремительно таять, исчезать. Сверкнула синева…

Ему показалось, кто-то стоит рядом. Какое-то животное?

Быстро обернулся. Два человека, улыбаясь, смотрели на него.

Но не успел удивиться, потерял сознание.

Теперь Мил живет нормальной жизнью, работает.

Решение произвести над ним мучительный эксперимент было принято в глубокой тайне, и впоследствии не были опубликованы происходившие при этом споры, чтобы излишне не травмировать Мила.

А споры были острые. Не все соглашались сразу с допустимостью подвергнуть человека таким переживаниям. «Ну, а что же делать? — возражали инициаторы эксперимента, — оставить человека в таком состоянии?» Никто, конечно, не сомневался, что болезнь Мила — самая страшная, какая могла постигнуть человека. И никто до того вообще не думал, что она возможна.

Заранее было ясно, что, перенесенный в такие неожиданные условия, Мил должен будет выходить из мучительных затруднений и, вполне возможно, — с опасностью для жизни. Но возвратить человека к первобытной дикости, заставить убивать!

Да и не было все же полной уверенности, что он решится на это. А если не решится, то сможет ли выжить?

«Мы идем и на этот риск, — говорили инициаторы эксперимента. — Лучше гибель, чем жить с такой страшной болезнью».

Об эксперименте предупредили только близких Мила. Они не возражали.

И все-таки связь с Милом была. Только односторонняя и такая, о которой он не догадывался. Датчики в его костюме сообщали о многом: о его физическом состоянии, настроении.

Все, что он делал, что с ним происходило, было видно и тут же фиксировалось на пленке.

Кое в чем ему смягчили обстановку: поместили в таком месте заповедника, где была холодная и горячая вода. Подделали становище якобы древних насельников. Подделка была до крайности грубой, были смешаны орудия различных археологических эпох. При нормальных условиях это сразу бросилось бы в глаза. Но рассчитали правильно: ошеломленный, резко и грубо выхваченный из привычной обстановки, Мил не подумает об этом, а просто обрадуется спасительной находке.

На конечном этапе заранее намеченного пути Мила поставили странного робота с вмонтированными датчиками, чтобы можно было проследить точнее за его самочувствием перед завершением томительного приключения.

Для последнего испытания организовали длительно неразражающуюся грозу над площадью в один квадратный километр.

За все время эксперимента за Милом внимательно следили.

Какой болью в душе наблюдателей отдался его болезненный крик, когда он расшибся! И какую выдержку им пришлось проявить, чтобы довести эксперимент до конца!