Валерий Генкин - Лекарство для Люс

Он вздрогнул от ожога. Старуха сидела неподвижно, отвернув лицо. На его колене расплывалось пятно горячей смолы, упавшей с факела.

И вдруг на Пьера нахлынуло неистребимое, сумасшедшее желание рассказать кому-нибудь, хотя бы этому нахохлившемуся монстру, тупо смотрящему во мрак, рассказать все-все: о неповторимом запахе кулис; о черной клеенке эсэсовских плащей на площади Этуаль; о том, как рвутся легкие, когда бежать уже не можешь, но бежишь; о том, как опустели глаза Базиля, когда Буше принес известие о смерти Колет; о том, как умирал Базиль и свистело его простреленное горло; о драгоценной коричневой тетради; об испуганных объятиях Бланш; о Люс, которая звонко смеялась и говорила: "Я сегодня бабочку поймала - в-о-о-т такую", - и показывала неподвижными руками.

- Я вообще считаю, что в этой затее "французского редута" к востоку от Роны много звона и мало толку. - Тяжелое лицо Дятлова в полумраке блиндажа казалось неподвижным.

Пьер сидел в углу перед ящиком с патронами и набивал пулеметные диски, стараясь не упустить ни слова.

- Вы полагаете, мы вообще тут сидим зря? В чем же вы видите ошибку, господин Дятлов? - Д'Арильи вытянул журавлиные ноги и упер их в ящик, блестя на Пьера идеально начищенными сапогами.

- В месте и способе ведения боевых действий. Здесь в горах максимум на что мы годимся - это сковать несколько тысяч немцев. Разве это стоящее дело для трех тысяч партизан плюс рота альпийских стрелков?

- Могу добавить, что сегодня к нам присоединились еще остатки одиннадцатого пехотного полка и саперная рота из Армии перемирия. Они не выполнили приказа Петена разоружиться, переправились через Рону у Баланса и явились в Васье.

- Прекрасно. Однако им не следовало переправляться.

- Прикажете идти на Париж?

"Неужели, - думал Пьер, - Базиль не чувствует, что д'Арильи над ним издевается. Ведь он смеется над Дятловым, эта аристократическая каланча".

- На Париж бы неплохо, - гудел ровный голос Дятлова. - Но Париж далеко. А вот оседлать дороги от Прованса на север и рвать составы, идущие в Нормандию, - этого от нас ждут и союзники, и де Голль.

- Я непременно передам генералу, что у него такой верный единомышленник. А пока, поскольку до де Голля еще дальше, чем до Парижа, я приглашаю вас от имени Эрвье в Сен-Мартен. Сегодня в двадцать ноль-ноль. Судя по болтовне Декура, там будут обсуждаться идеи, близкие к вашим. К тому же приехал связной из Тулузы. Кстати, русская. Поэтесса. Впрочем, эмигрантскую поэзию вы, конечно, не любите.

- Где уж нам, медведям, - и добавил по-русски: "У нубийских черных хижин кто-то пел, томясь бесстрастно; я тоскую, я печальна оттого, что я прекрасна".

- Как вы сказали? Это русские стихи?

- Эмигрантская поэзия. Автор решил, что в Африке все черное, даже хижины. И у этих хижин бродит черная же, очевидно, дама, испытывая мучения, но вместе с тем оставаясь холодной. И, прогуливаясь в таком противоречивом расположении духа, упомянутая особа поет, ставя словами песни в известность случайных прохожих - разумеется, тоже черных, - что причина переживаемого ею угнетенного состояния заключается в высокой степени ее внешней привлекательности. Однако, если в двадцать ноль-ноль нас ждет Эрвье, то пора ехать. - И, надев широкий ремень с кобурой. Дятлов открыл дверь.

Изумленный Пьер смотрел ему вслед.

- Каков медведь, а? - сказал д'Арильи, когда Дятлов вышел. - Да ты в него влюбился, что ли? Смотри, станешь красным. У них там все красные, так же как в Нубии все черные. - И довольный, д'Арильи вышел вслед за Дятловым, оставив Пьера набивать пулеметные ленты.

Из дома Эрвье, где помещался штаб, расходились уже близко к полуночи. Было тихо. Немцы не стреляли, только изредка пускали ракеты. Дятлов стоял у палисадника и ждал Сарру Кнут - связного из Тулузы, чтобы проводить ее в дом Колет. Оттуда обе женщины завтра утром отправятся на запад. Так решил Эрвье. Маленькую Бланш Дятлов отвезет мадам Тибо - старуха не откажется взять внучку. При мысли о том, что Колет уедет. Дятлов испытывал жалость, почти страх: она попадет в самое логово немцев, а его с ней не будет.

Сарра Кнут вышла вместе с полковником. Эрвье подвел ее к Дятлову и сказал:

- Базиль, скажете Декуру, чтобы он вывел женщин к дороге на Шатильон. У заставы их встретит Буше, там они останутся до ночи. Затемно он выведет их к Дрому и переправит на тот берег. До Монтелимара они пойдут одни, а оттуда через Ним поедут в Тулузу, если поезда еще ходят. Проститесь с Колет и возвращайтесь к себе - боши что-то зашевелились. Клеман принял радиограмму от Сустеля. По их данным, к Веркору движется танковая дивизия Пфлаума. Предполагают, что в Гренобле ее переформируют, пополнят из резерва и направят в Нормандию. Вряд ли они будут с нами связываться, но...

Эрвье поцеловал руку Сарре, махнул Дятлову и исчез в доме.

В лунном свете Сарра казалась моложе, чем когда он увидел ее в штабе. Тогда он дал ей лет пятьдесят: лицо болезненное, с черными подглазьями, волосы почти седые, голос низкий, хотя и звучный. Говорила она немного медленнее француженок, не по незнанию языка, конечно, а, видимо, по складу характера, с некоторой обстоятельностью и московской округлостью. Сейчас она молчала, и профиль ее был чист и молод.

- Сколько вам лет, Сарра? - спросил он по-русски.

- Узнаю соотечественника. И не только по языку. Ни один француз не спросит женщину, даже такую старуху, как я, о ее возрасте. Мне сорок. Но уж коли мы говорим по-русски, то называйте меня и настоящим моим именем Ариадна. Ариадна Александровна Скрябина.

- Дятлов, Василий Платонович. А почему Сарра Кнут? Впрочем, это не мое дело.

- Я не делаю из этого тайны. Я пишу, вернее, писала стихи. А имя отце слишком ко многому обязывало.

- Скрябина? Александровна? Так вы - дочь?

- Да, его дочь.

- И давно вы во Франции?

- С восемнадцатого года. Мне тогда четырнадцати не было. Но Россию помню. Больше всего Москву. Арбат, Пречистенку. Кончится война, поеду в Москву. А вы откуда родом?

- Я из поморов. Но учился и жил до войны в Ленинграде.

- Как Ломоносов. Вы случайно не физик для полноты сходства?

- Именно физик. Правда, очень односторонний. Мозаикой не занимаюсь, стихов не сочиняю. Но люблю и слушаю с удовольствием, Прочтите что-нибудь свое.

- О, момент не слишком располагает к стихам, но... Вы первый человек оттуда, который услышит мои стихи. - И она негромким, но внятным низким голосом произнесла, почти пропела:

Московская земля. Реки излучина.

А в памяти гудят колокола.

С какою силой я сегодня поняла

Судьба и время неразлучны...

Когда она кончила читать, Дятлов помолчал, а потом попросил еще.

- В другой раз, вы не обижайтесь. Я сейчас не могу.