Кристин Раш - Химера

— Что вызывали лекарства?

— Улучшали память. Увеличивали содержание некоторых типов химических веществ. Помогали укреплять связи между разными частями мозга. Некоторые из лекарств никак не помогали. Лишь немногие оказались хорошими. Однако эти лекарства — штука рискованная. В людях они могут изменить личность. Седрик не человек, но и не совсем кот. Он стал слишком непредсказуемым, чтобы с ним работать, поэтому мы хотели его усыпить. — Мойя пожала плечами. — Мне самой такой подход не нравится.

Последнее она сказала очень тихо, и Дженни поняла, откуда именно поступают многие из животных Анны.

— Почему он стал непредсказуемым? — спросила Дженни.

— Мне не удалось его изучить, — сказала Мойя. — Он начал ненавидеть клетку и нападать на любого, кого не знал. Он вечно прятался от нас, и мы не могли его найти, пока не проходило время тестов. Он стал трудным. Я хотела оставить его для изучения, но группа решила, что он опасен.

— Сколько ему лет? — спросила Дженни.

— Около двух.

Дженни кивнула. Потом выпрямила плечи перед тем, как задать трудный вопрос, такой, который может показаться глупым.

— Вам не кажется, что он думает как человек? Я имею в виду, что у него улучшенный мозг, и что вы создали его похожим на личность?

— Я это и говорю. Прячется. Раздражительный. Не знает границы. Мне все это напоминает вышедшего из-под контроля ребенка. Но другие не желают об этом слушать. — Мойя пальцем провела по стволу оружия. — Представьте только. Если это верно, если у Седрика действительно развился человеческий мозг, то что же мы делали с ним? Мы именно так гнусны, как говорят о нас пролайферы. Мы даже хуже, чем нас представляют уроды из НЭОП. Мы — настоящие монстры.

Дженни не отвечала. Профессия танцовщицы всегда казалась до предела сухой. Элегантных решений без этических предрассудков не бывает даже при сборе пожертвований. Она не знала бы, что делать, если б ей сказали, что от ее работы выиграют миллионы людей, но чтобы сделать ее, она должна нанести непоправимый вред пятидесяти невинным.

— Вам не кажется, что Седрик может понимать человеческую речь? — спросила Дженни.

Мойя перестала трогать ствол.

— Да, но он никогда не сможет ответить вам, по крайней мере по-английски. Его рот для этого не приспособлен.

— Но он научился понимать.

— Вероятно, — сказала Мойя. — У котов словарь из двадцати одного звука и, похоже, имеется небольшой язык. Если мы случайно немного это улучшили, он, наверное, хорошо способен с вами общаться.

Эти слова некоторое время висели между ними в воздухе. Потом Дженни сказала:

— У вас есть идеи — что могло бы вызвать такие ночные страхи?

— Только предположение, — ответила Мойя. — Мы обострили его память. Вы и я, мы запоминаем только некоторые события, а он, наверное, помнит буквально все, что с ним происходило. Каждое мгновение каждого дня.

— Но чего же он так пугается? — спросила Дженни.

Мойя уставилась на нее.

— Наверное, очень страшно, когда ничего не можешь забыть, правда?

Дженни задохнулась. Она-то знала, на что это похоже. Если б она могла бы забыть несчастный случай, она забыла бы. Если б она могла забыть, как выглядел Дар на тротуаре, переломанный и раздавленный, она забыла бы. Она помнила б о нем другие вещи, просто не так сильно, как этот последний момент.

Так ли работает мысль Седрика? Всегда ли болезненное сильнее, чем приятное? Или у него было так мало приятного в жизни, что он даже не понимает, что это такое?

Мойя взяла пистолет в руки и начала вертеть.

— Знаете, что первоначально значило слово химера?

— Нет, — ответила Дженни.

— В греческой мифологии это дышащее огнем чудовище с головой льва, телом козла и хвостом змеи. Вероятно, поэтому первые биоинженеры стали так называть животных, с которыми мы экспериментируем. Когда я стала работать с химерами на втором году обучения в Орегонском государственном, я спросила у компьютера, что это значит. — Она сделала паузу и встретила взгляд Дженни. — Он дал определение: гротескный монстр.

Дженни ждала. Она не понимала, как это связано с ночными страхами Седрика.

— Гротескный монстр. — Мойя покачала головой. — Иногда я гляжу на Седрика и других животных, с которыми работала, и удивляюсь, кто же из нас настоящий монстр. Я думаю о некоторых вещах, которые сделала — и продолжаю делать — и понимаю, что не хотела бы знать правдивый ответ на этот вопрос.

— Анна считает, что мне не надо держать его. Она думает, что мне вообще не следовало его забирать.

— Анна — женщина с добрым сердцем, которая видела множество боли и смерти. — Мойя отодвинулась вместе со стулом. Стул сильно заскрипел на бетонном полу. — Она пытается лечить людей и химер. Но не понимает, что такое настоящий ущерб. Возьмем вас, к примеру. Ваши знаменитые ноги остались такими же, как и были, несмотря на переломы, причиненные автомобилем.

Дженни сидела очень тихо. Ноги заныли при упоминании. Она стиснула руки, уронив их по бокам.

— Но это не те ноги, что были у вас прежде. Ущерба не остается, но ваши ноги изменились. Они могут быть генетически похожими, их даже могут вырастить из вашей же ДНК, но это не те ноги, с которыми вы родились, и никогда такими снова не будут. Все ваши упражнения, вся тренировка мускулов, все пропало. Ваши ноги другие, и вы ничего не можете с этим поделать.

Мойя взглянула на стиснутые кулаки Дженни, потом посмотрела ей в глаза. Дженни застыла на своем стуле, словно Седрик, когда она включает свет и убирает тьму.

— Излечение — это не процесс возвращения вещей к первоначальному состоянию. Это принятие вещей такими, какие они теперь. — Мойя смущенно улыбнулась. — Иногда мне кажется, это самая большая проблема, которую мы создали своей работой. Мы создали ожидание, что все останется по-старому. Но так не будет никогда. Безразлично, как мы этого желаем. Так не будет никогда.

Выходя из кафе, Дженни чувствовала онемение, оглядываясь во все стороны, как сказала ей Мойя. Мойю тревожили снайперы; очевидно, атаки снайперов на ученых, занимающихся химерами, стали такими обычными, что о них больше не сообщали.

Но никто не стрелял в Дженни, и она прошла полквартала, пока поняла, что уходит от собственной машины. Она не думала. Мозг был чем-то занят. Словно какая-то ее часть была отрезана от целого. Она узнала это ощущение: так она чувствовала себя первые месяцы после несчастья.

Когда она наконец-то забралась в машину, то включила режим автоматического выбора дороги домой. Машина повезла ее по переулкам, вдоль реки и через знаменитые мосты Портленда. Грудь стискивало все больше, по мере того как пейзаж становился более знакомым. Пейзажем ее снов.