Шарон Ли - Местный обычай

Он не отстранился от ее ласки. Так прикасались друг к другу только родичи и спутники жизни: лицом к лицу, рукой к лицу. Он никогда не говорил ей об этом, не сказал и сейчас. Он прижался щекой к ее ладони и почувствовал, как ледяная боль у него в груди начала таять.

— Мне тоже приятно тебя видеть, — прошептал он, слыша отчаянный стук своего сердца, желая… желая… — Он чуть отстранился и снова продемонстрировал ей пакет. — Ты устала. Я налью тебе вина — это разрешается? — а ты будешь сидеть и отдыхать. Хорошо? А потом я принесу тебе поесть что-нибудь из этого. — Он указал на темный проем справа. — Это кухня?

Она со смехом покачала головой.

— Это кухня. Но, мой друг, не положено заставлять гостя работать!

— Мне это не сложно, — серьезно отозвался он. — Пожалуйста, мне этого хочется.

— Хорошо, — ответила она, удивленно и недоуменно чувствуя, что глаза у нее наполняются слезами. — Спасибо. Ты очень добр.

— Отдыхай, — тихо попросил он и скрылся в кухонном уголке. Там зажегся свет, сделав чуть более ярким освещение гостиной. Энн вздохнула. Повсюду видны были следы ее небрежности: пыль, разбросанные книги и бумаги, исписавшиеся ручки. Под креслом скорчился беглый ластик, бросая ей вызов.

Она демонстративно повернулась к нему спиной, сняла жакет и свернулась в углу дивана, подобрав под себя длинные ноги и откинув голову на подушки. Из кухни доносились негромкие звуки: Эр Том открывал и закрывал шкафчики. Лениво проснулся воздушный фильтр…

— Энн?

Она ахнула и резко подняла голову. Эр Том прикусил губу. Лиловые глаза перебегали с рюмки, которую он держал в руке, на ее лицо.

— Я не ко времени, — серьезно проговорил он, наклоняя голову. — Возможно, мне следует прийти снова, чтобы тебя увидеть. Когда ты будешь менее усталой. Скажи мне.

— Нет! — На ее лице появилось выражение вины и даже паники. — Эр Том, прости, что я такая негостеприимная хозяйка. Мне хотелось бы, чтобы ты остался. Пожалуйста. Не думай, что ты не ко времени — никогда, мой милый. А то вдруг ты сейчас уйдешь, а твои обстоятельства сложатся так, что у тебя уже не получится прийти снова. Ты ведь уже завтра можешь улететь.

Он отставил рюмку, поймал ее приподнятую руку и разрешил ей усадить его рядом.

— Энн…

Он завороженно смотрел, как его пальцы поднялись к ее щеке, нежно по ней скользнули, а потом медленно проследили угловатую скулу и твердый подбородок.

— Все будет хорошо, — сказал он успокаивающим тоном, словно она была ребенком, а не взрослой женщиной. — Я буду здесь завтра, Энн. Завтра — определенно. А ты… ты, мой друг, совершенно измучена. Было бы неправильно — нехорошо — настаивать, чтобы ты принимала меня в таком состоянии. Я уйду и вернусь снова. Завтра, если хочешь. Только скажи мне.

Она закрыла глаза и опустила голову, почти спрятав от него лицо. Он держался за ее руку, и она не отняла ее, хотя ее свободная рука скользнула вверх и пальцы обхватили подвеску у основания шеи.

Глаза Эр Тома расширились. Даже сейчас на ней был его дар расставания! Она прикасается к нему так, словно он способен дать ей успокоение. А он сам — он сидит подле нее, прикасается к ней, говорит с ней так, что любой счел бы их любовниками — если даже не более тесно связанными людьми.

Величина его проступка поражала. Причина, приведшая его сюда, внезапно обнажила лицо самообмана. Ему не следовало дарить Энн нубиат. Ему не следовало снова являться к ней…

— Эр Том?

Она смотрела на него: темные глаза были огромными на лице, которое показалось ему слишком бледным.

— Да, мой друг? — прошептал он и заставил себя улыбнуться — ради нее.

Какие бы ошибки ни обнаружились здесь и сейчас, вина за них лежит исключительно на нем самом, строго напомнил он себе. Энн в любом случае ведет себя совершенно правильно.

— Я… я понимаю, что со мной сейчас не очень интересно, — проговорила она с неуверенностью, которая была совершенно не свойственна той Энн, которую он знал, — но… если тебе не надо… и не хочется… куда-то в другое место, то я хотела бы, чтобы ты остался.

— У меня нет желания оказаться ни в каком другом месте, — ответил он.

И это была правда, да сжалятся над ним боги! Хотя он мог бы назвать не меньше десяти мест, где он был нужен, в том числе и гостиную матери, и мостик торгового корабля, находящегося на орбите Лиад.

Он снова взял рюмку и вложил ей в руку, а сам встал с дивана.

— Пей вино, мой друг. Я через секунду вернусь с едой.

Уже гораздо позже, когда была съедена странная сладковато-пряная еда и допито почти все вино (только в рюмках оставалось еще чуть-чуть), ей пришло в голову задать ему этот вопрос:

— Но, Эр Том, что ты делаешь на Университете? Еще одна торговая миссия? Но здесь ведь нечем торговать?

— Торговать? Нет…

Он пригубил липкое желтое вино, а потом с внезапной решимостью допил его до конца.

— Я здесь не для того, чтобы торговать, — ответил он ей, словно со стороны видя, как его предательски непокорное тело придвигается к ней ближе, а рука гладит волосы. — Я здесь навещаю тебя.

Она с тихим смехом поставила рюмку.

— Ну конечно! — пробормотала она с мягкой насмешливостью.

Она ему не верит. Его пронизал ужас. Она должна ему поверить, иначе он совершенно напрасно позволил себе это сумасшедшее нарушение всех обычаев. Целители возьмутся за него и избавят его от боли, и все будет забыто, потеряно в вихре туманных снов…

Его пальцы судорожно сжались в ее волосах, заставляя ее пригнуться — и он наклонил к ней свое лицо, жадно, отчаянно.

Она с готовностью подалась к нему, как и всегда раньше. Прикосновение ее губ было сильным и сладким, пробуждая желание, стремление, которого не касался никто другой — ни прежде, ни потом. И жажда сожгла имена, кланы и долг, оставив только ее… и его.

Еще позже, когда она заснула, Эр Том приподнялся на локте, позволив свету из гостиной упасть на нее мимо его плеча.

Лиадиец не счел бы ее красивой. Ему казалось, что даже среди землян она считается всего лишь умеренно привлекательной. Определенно ее лицо было слишком круглым по лиадийским вкусам, нос — длинноватым, рот — слишком крупным, а кожа — коричневой, а не золотистой. И хотя каштановый был очень красивым цветом для волос, Энн явно заботилась только о том, чтобы за ними легко было ухаживать.

В остальном она точно так же не соответствовала тому стандарту красоты, который он признавал. Ее грудь была такой же смугло-коричневой, как и лицо, с коричневато-розовыми сосками, высокая и круглая, и не помещалась в его ладони. Она не казалась непропорциональной благодаря широким бедрам, изгибы которых начинались под неожиданно узкой талией. Двигалась она с плавной грацией пилота. Кисти рук у нее были изящные и сильные — руки музыканта — и голос просто чудесный.