Михаил Лезинский - Колючая Арктика

В трубке — всеобщий вздох.

— Значит, только до зимника?

— Наверное, — неуверенно ответил Гаранин, — как только откроют зимнюю дорогу через тундру…Грудин, начальник автобазы, обещал пристроить.

— Ну, раз сам Грудин, то оно, конешно… Всегда так, только нам понравится мужчина… Но на Бриджидихе мы тебя все равно подженим!

— Согласен, — ответил Гаранин, — с меня бутыльброт!

Гаранин и сам был мастером подначек, но сейчас, под утро и под давлением в мочевом пузыре, не хотелось чесать языком, и он официально обратился к начальнику караула:

— Товарищ начальник! А спуститься вниз и походить по объекту можно?

— Разрешается! — ответила начальник. — По мере накопленной надобности.

И снова голос, окрашенный наивностью и скрытой иронии, посоветовал:

— Не надо спускаться: песец — зверь хищный, еще чего-нибудь дорогое для нас откусит… Там в углу ведерко стоит, в него и разряжайся. А утром вынесешь, — это товар по смене не передается…

Гаранин положил трубку. Спустился. Окропил белый снег желтыми точками, спугнув при этом, мышей. Поднялся по стонущей от мороза и стреляющей лестнице. А, когда под самое-самое утро поднял телефонную трубку, о нем уже не вспоминали. Шли самые что ни есть, обыкновенные толковища:

— Пятьдесят человек открытки получили на ковры.

— Большие ковры?

— На всю стену!

— Это хорошо, маленьких уже и девать некуда!

— Ой, девочки, а в «Овощи» привезли яблоки китайского происхождения. С запахом яблок! Сумка вся яблочнывм духом пропиталась.

— Дай сумку понюхать!

— Так она ж — дома!

— Сучка ты и скупердяйка! Сумку специально дома оставила! А я взяла вчера пару кило, так никакого запаха. Аж есть не хочется.

Гаранин решил подать голос, чтобы показать, что и он слушает, а то чего доброго, сморозят еще чего:

— Слыхал, запах от яблок будут продавать отдельно.

— А-а, новенький появился на проводе.

— Появился — не запылился!

— Молодец, Серега Гаранин, службу усваиваешь!

— Девочки! — вмешалась в разговор начальница караула. — Хватит болтать! Живо подметайте помещения, — скоро смена…

Сергей Гаранин положил трубку, взглянул в оконце, затянутое морозными узорами, но из него ничего не было видно. Приоткрыл дверь и вместе с клубами пара, ворвалось утро наступающего дня, — из-за лысых сопок показалось багровое солнце.

И ВНОВЬ — КУРИЛОВ

— Так на чём мы с тобою остановились, брат Максимайло, ах да, привирать я малость любил…А, если по-честному, то в пределах нормы. А Мюнхгауен — объясняется просто: в третьем классе моей тетрадкой по арифметике была книга " Приключения барона Мюнхгаузена" — всю долгую зиму я решал задачки между печатных строк этой книжки. Отсюда и кличка. Но я не только выводил в книжке цифири, но и читал её. Читал я, насколько себя помню, всегда. Даже тогда, когда пастушил. Великий грех совершал — читал!

— Грех?

— Пастухи выговаривали мне: "Хочешь читать — езжай в Черский. Оленевод должен читать оленьи следы, а не книги. По следам оленевод должен определить: голодные или сытые олени! Куда путь держат олешки-дикари!.. Книги приходилось читать тайком. Зато, брат, писал много!

Максим Кучаев обрадовался, словно обнаружил истоки куриловского мастерства — вот, оказывается откуда всё пошло!

— С чего начинал, коллега, — в Кучаеве проснулся журналист, — с маленьких рассказов, со стихов или сразу к крупному жанру потянуло?

Курилов расхохотался. До чего же красивым становится лицо, когда он так заразительно смеётся! И это румяное чудо природы прикидывается больным?..Или Семён на мне проигрывает жизнь своего будущего героя?

— К крупному жанру!? Отчёты я писал, как человек грамотный! В те годы отчётность была совершенно дикая! Какая-то неведомая бюрократическая машина требовала от полуграмотных оленеводов Колымы столько бессмысленной писанины, что диву даёшься.

— Бюрократии и сейчас навалом!

— Это ты верно подметил, Максим. Но вернёмся к нашим баранам, то бишь — к олешкам! Так вот, волк задрал оленя — составляется акт. Подробнейший акт.

— В общем, это правильно, — заметил Кучаев, — а ты бы хотел вообще без бумажек обходится? Социализм — это учёт,! — как заметил великий человек. Просто, Семён, в тебе всегда жил писатель, который сожалеет, что отчёты да акты в литературных журналах не напечатают и собрание сочинений из них не составишь!

— Однако, ты не прав: акт акту — рознь. Некоторые сами просятся в литературу. В большую! Акт составлялся так: указывалось, что у оленя имеется четыре ноги, одна шкура, две почки, одна печень, один язык…Если забивали сотню оленей, то в приёмном акте фиксировалось: четыреста ног, сто шкур, двести почек, сто языков…

— Абсурд!

— Не знаю, не знаю, что-то о таком течении в литературе я тогда не слыхал!

— Абсурду всегда есть место в литературе!

— Может ты и прав, коллега… Так вот, насчёт ног и языков! Олени-то ещё живёхонькие стоят на своих четырёх ногах, внутри их сердца, печени и почки жизнь перетирают, а тут…Боялись, а вдруг какой-нибудь чудак у живого оленя изымет сердце и когда всё стадо прибудет на место отстрела, одного сердца будет недоставать!?. Или — тридцати пяти ног!?.А если десяток олешек поменяет слепую кишку на зрячую!? Как это отразишь заранее в акте!?

— Действительно — как?

— А очень просто. При сдаче непосредственно, перед, прости господи, убиением, пишешь второй акт и прикрепляешь его скрепочкой к первому.

— Начинаю понимать, что я ничего не понимаю!

— То-то же! Это тебе не ананасы с рябчиками жевать, тут думать надо, Максим!..Олень, допустим, захромал в дороге и камус подпортился, так эта нога сразу становится третьесортной, другая, менее повреждённая — второго сорта, и лишь две идут первым!.. Из оборотной ведомости исключаешь вторые и третьи сортные ноги и в итоге пишешь акт: "Сто оленей. Триста восемьдеся три ноги…"…Да, я ещё забыл тебе сообщить, что прокушенные языки вообще вычёркивались из акта, будто их и в природе не существовало! На сто оленей иногда только пятьдесят языков приходилось!

— Так что ж ты, Семён Николаевич, не напишешь об этом!?

Курилов внимательно посмотрел на Кучаева, произнёс жёстко, как о давно решённом:

— Об этом напишешь ты, у меня другие задачи.

— Поэтому ты и затеял со мною этот разговор?

— Не только об этом. Скорее, вовсе не об этом веду с тобою ночные беседы, наберись терпения — поймёшь… Так на чём я остановился? Привычка у тебя, Максим, перебивать начальство! — усмехнулся Курилов.