Александр Усовский - Книги лжепророков

А сейчас ситуация развивается с точностью до наоборот. Сейчас в Польше все политические силы, какую ни возьми — старательно разыгрывают антирусскую карту, в чём им изрядно помогают настоящие хозяева Польши, те, что дёргают за верёвочки из-за далёкого моря. Чем яростнее у той или иной партии ненависть к русским — тем больше у нее шансов провести своих людей в Сейм. Одна "Самооборона" Леппера вроде бы в эту игру не играет — что ж, возьмем это дело на заметку. Но в целом антирусские настроения в Польше сейчас сильны — хотя, как мне тут докладывал Загородний, уже совсем не в том градусе, что были, скажем, в восемьдесят девятом. Сейчас бы они памятник Коневу в Кракове не стали бы сносить…. Наши заклятые друзья с той стороны этой черты польского характера не понимают — и продолжают подзуживать всякого рода польских политиков на антирусские выпады. Думают, что таким образом создадут серьезный фундамент польско-русской вражды. А что будет в результате? Как ты думаешь?

Левченко улыбнулся.

— В результате наши танки в Варшаве и Торуни будут встречать цветами.

Калюжный кивнул.

— Так точно. Нам сейчас в этой стране важно искать людей — как можно больше. Революции нам там пока не нужны — в очень недалеком времени маятник дойдёт до крайней точки и сам отыграет назад; наше дело только этот момент не проворонить. Для чего пущай Хлебовский с Анджеем по максимуму увеличат свою активность, пусть ищут людей с головой. Мы почему в Привислянском крае имеем реальные преференции перед теми, кто играет за чёрных? Потому что они отбирают людей по комплексу отрицательных черт — как, кстати, и у нас, в нашем богоспасаемом Отечестве — а мы наоборот. А добро на земле, как ты знаешь, пока еще чуточку сильнее зла…. Так нашим польским ребяткам и сообщи. На отбор людей денег не жалеть! В день М у нас там каждый штык будет на счету… Ладно, с этим ясно. Что насчёт наших сидельцев?

Левченко грустно вздохнул.

— Пока — никак. Артаксеркс пока отлеживает бока в следственной; начудили они всё же тогда с грузом из Варны, оставили улик на три хороших уголовных дела. Светит десятка. Работаем, конечно, с адвокатами, но пока безрезультатно; десятку не десятку, но, скорее всего, свой пятерик он получит. Придётся его потом из тюрьмы уже доставать. Вервольф — который проходил по делу Райнера Руппа, помните, который сливал для Первого Главного Управления чуть ли не все секреты НАТО — тоже пока сидит, но тут у нас всё гораздо веселей. Суд Дюссельдорфа, какой его в девяносто четвертом осудил — принял решение о сокращении срока до семи лет, так что в августе Вервольф выйдет; это нам обошлось в сорок тысяч долларов. Ну и Одиссей…

— А что Одиссей? — генерал внимательно посмотрел на своего заместителя.

Левченко тяжело вздохнул и опустил глаза.

— Глухо пока. Адвокаты — оба — стремаются нелегального выхода, всё пытаются найти варианты смягчения наказания в, так сказать, правовом поле. Но, видно, пока не проханже.

— А ты лично что думаешь? Ты, как его командир, какой его на это дело послал?

Левченко вскинул голову.

— Лично я считаю — пора переходить к неконституционным формам деятельности. Я попросил Володю Терского ежемесячно информировать нашу Пенелопу о состоянии дел ейного террориста — и каждый раз кто-нибудь из его ребят еле-еле уговаривает её не ехать в Сегед. Да и парень наш, по докладам Ласло Домбаи, заскучал. Время его из заточения изымать, а то, глядишь, его ненаглядная Герда, наплевав на все наши уговоры, бросится лично любимого из застенков доставать.

Генерал удовлетворенно кивнул.

— Ей там сейчас делать нечего. Нет у неё легенды для такого посещения, а, стало быть — сгорит, как швед под Полтавой, и страннику своему ни на понюх табаку не поможет; а нашему мальцу она живая-здоровая и благополучная нужна, правильно? У ей какая легенда была в мае позапрошлого года, когда она с нашим фигурантом в больничке повидалась?

Левченко улыбнулся.

— А ей легенда и не нужна была. Та труба, на которой Одиссей соло исполнил — по бумагам в гэдээровских арсеналах должна была обретаться. И надо же тут такому случится — именно её, вместе с полусотней её подружек, немецкие любители балканских войн отправили ребятам Франьо Туджмана — аккурат в девяносто втором! Так что наша девочка тогда в Будапеште была исключительно по делу — искала возможности как-то обрезать немецкие уши, какие из этой истории вдруг, помимо нашей воли, стали торчать.

— Ну и что ж, нашла? — Генерал улыбнулся.

— А головорезы Туджмана от всего открестились. Не мы, дескать, ни о чём таком не знаем, и вообще — жили честно-благородно, ни о каких зенитных комплексах слыхом не слыхивали; видно, хорваты эту трубу на Ближний Восток вдули — или еще куда, где нужда в таких изделиях и посейчас велика есть. Так что у американцев по этому случаю появился ещё один зуб на БНД в частности и на руководство Дойчланда в целом.

Калюжный похлопал подполковника по плечу.

— Это хорошо. Это, я тебе скажу, вообще отлично! Ладно, что ты там говорил насчет антиконституционных форм работы? — При этих словах у Калюжного не по-генеральски молодо и задорно заблестели глаза.

Левченко хитровато взглянул на шефа.

— Есть одна задумка. У Кальмана Лошонци, кроме того психиатра, какой Одиссею бумагу о состоянии аффекта подписывал — еще один однокурсник-медик есть. Ну, то есть они учились на разных факультетах, но в одном университете — университете Этвёша, и в одно время, втроём и квартиру снимали все вместе, на паях. Зовут того медицинского спеца Балинт Баллаши. Кстати, полный однофамилец какого-то жутко знаменитого венгра. Так вот, оный Балинт нонче — ведущий специалист по болезням желудка, работает в Будапеште, и по сходной цене консультирует раз в месяц в тюремной больнице мадьярской столицы сложные случаи. Дюла, подлец, не хочет сам переступать границу закона, но нам в этом деле готов оказать содействие. Надо, чтобы Янош Фекете уговорил оного Балинта найти у нашего фигуранта какую-нибудь жуткую унутреннюю болезнь, с какой тот сможет недельку-другую в тюремной больничке прокантоваться, пока Янчи побег ему подготовит. Режим там не в пример мягче, и выходят окна гастроэнтеро… чёрт, не произнести! В общем, желудочного отделения аккурат на улицу Атиллы Йожефа. Находятся палаты желудочнобольных на третьем этаже, где решеток нет — муниципалитет велел снять, поскольку портят вид города.

— И наши действия? — генерал нетерпеливо постукивал по столешнице зажигалкой.

— Янош тёмной ночкой подгоняет под окна тюремной больницы грузовик с картонными коробками. Район тихий, ночью там никто особо не шляется. Наш смертельно больной террорист сигает с третьего этажа в кузов, а затем Янош его увозит в Словакию — ежели наш фигурант совершит свой прыжок сразу после полуночи, то к трем они уже будут на границе. Обход дежурным вертухаем палат с заключенными ночью происходит с периодичностью в четыре часа — в полночь и в четыре утра — таким образом, Янчи должен успеть до четырех перебросить нашего парня через словацкий рубеж. От Будапешта до КПП Парашшапушта где-то сто сорок километров, должны уложиться.