Сергей Абрамов - Потому что потому

— Какой еще вертолет? — взъярился сбитый с толку Вадим, даже встал. — Какой вертолет, спрашиваю?

— Зеленый, — спокойно объяснила девчонка. — С винтом.

— Знаю, что с винтом!.. А танка он сюда не запускал? Бомбы не бросал?

Орал и сам понимал, что смешон: на кого орет? Однако не мог остановиться и орал не столько на кого, сколько для кого — для себя надрывался, себя успокаивал, а точнее, подобно самураю, приводил в боевую готовность.

А девчонка, привыкшая, видно, ко всяким разным «закидонам» меньшого братца и умеющая его успокаивать не хуже тех же Макаренко с Сухомлинским, и тут терпения не утеряла.

— Танка не запускал, — ответила она на прямо поставленный вопрос. — Танк дома остался, в ящике. А бомбы он делать не умеет. Пока. И я не умею… Вы уж позвольте зайти, забрать вертолет. Попадет ведь… А я заметила, куда он упал.

Вадим наконец сообразил, что девчонка имеет в виду какую-то летающую игрушку, а вовсе не военный вертолет, до винта набитый десантниками. Сообразил он это, и ему стало весело: докатился, брат, скоро грудных младенцев бояться станешь, мимо яслей пройти не сможешь — только с охраной.

— Ищи, — разрешил он.

— Я через калитку, — обрадованно сказала девчонка и побежала вдоль забора.

Бежала она в хорошем спортивном темпе, и братец не поспевал за ней, ноги у него еще медленно шевелились, и поэтому часть пути она тащила его волоком — за руку, что не мешало ему сосредоточенно сосать палец, никак не реагируя на неудобства передвижения.

Пока она спешила к калитке, возилась со щеколдой, Вадим стоял на своей полянке и думал, что все взаимосвязано и зря он расслабился, пустил девчонку на участок: наверняка она — из клона, и братец оттуда же, а насчет бомбы врет, умеет она бомбы делать и одну несет за пазухой. Сейчас швырнет, все кругом взорвется и из кустов сирени полезут Они во главе с «адидасами». Но девчонка вблизи выглядела мирно, скудный минимум материи на сарафане исключал всякую возможность укрыть бомбу, а братец вообще наг был, и Вадим успокоился. Во всяком случае, ситуацию он контролировал, готов к любой неожиданности.

— Как вас зовут, дяденька? — спросила девчонка.

Она смотрела на Вадима снизу вверх, улыбалась, — зубы у нее были мелкие и острые, а еще Вадим с удивлением отметил, что один глаз у нее голубой, а второй — карий. И в том почудилось ему нечто дьявольское, как давеча огненноволосую девицу у сосны ведьмой узрел.

— А тебе зачем? — подозрительно осведомился он.

— Для удобства общения. Меня, например, Зинаидой зовут. А его, — она кивнула вниз, на братца, — Константином.

— Зови меня Вадим Николаевич, — сказал Вадим, внутренне проклиная себя за интеллигентскую мягкотелость: нет бы цыкнуть на наглую, на место поставить, а он, видите ли, имя-отчество сообщил…

— Так вы, Вадим Николаевич, присмотрите за Константином. Угостите его чем-нибудь, чтоб не плакал, — быстро проговорила Зинаида и сунула Вадиму в ладонь потную ладошку малыша. — А я скоренько. Я знаю, где он упал…

— Э-э… — начал было Вадим, но Зинаида уже вприпрыжку бежала по участку — два скачка на правой ноге, два на левой, — свернула за дом, где, как помнил Вадим, росли лопухи, крапива, репейники и еще всякая страхота, посему вертолет там искать можно вечно. Если он, конечно, не в натуральную величину исполнен.

Братец Константин сосал палец. Казалось, ему было все равно — за чью руку держаться: лишь бы не упасть и лишь бы палец изо рта не отняли. Философ… Сопля под носом Константина сильно раздражала тонкие чувства художника. Вадим поискал глазами, присел на корточки и, сорвав более или менее чистый лист подорожника, утер нос младенцу. Константин перенес операцию стоически, не пикнул даже. Глазел на Вадима, моргал. Глаза у него в отличие от сестрицы Зинаиды одинаковыми виделись — карими.

— Ну что, Константин, — внезапно и непонятно умиляясь, сказал Вадим, — как она, жизнь?

Константин сосал палец громко, вкусно, на вопросы не отвечал. Не умел.

— Может, тебе варенья дать? — Вадим совсем растаял, бдительность потерял. И понимал, что глупит, а ничего с собой поделать не мог: нравился ему Константин, и все тут.

Услыхав знакомое слово «варенье», Константин оживился, часто-часто заморгал, еще громче зачмокал и вполне осмысленно кивнул: дать, мол.

— Ну, пойдем…

Вадим вел его по вытоптанной в траве дорожке, согнувшись пополам: иначе не доставал до задранной ладошки малыша. Вел осторожно, не в пример сестрице: обходил корни. Константин доверчиво шлепал босыми ступнями, стараясь как раз попасть на корни. Зинаида не появлялась. Или лазила по крапиве в поисках летательного аппарата, или чинила диверсию. Вадиму в данный момент все было, как говорится, «до лампочки», он горел внезапно проснувшимся отцовским желанием накормить ребенка засахарившимся клубничным вареньем.

— Садись, — сказал он Константину, когда привел на террасу. Стул пододвинул. Константин доверчиво и ясно смотрел на него, с места не двигаясь.

— Ах, да! — сообразил Вадим. — Ты же у нас гном… — подхватил под мышки, усадил.

Наголо стриженная голова Константина едва торчала над столом. Рот был как раз на уровне блюдца с вареньем. Интересно, подумал Вадим, вынет он палец изо рта или нет?

Константин вынул. Обеими руками взялся за блюдце, придвинул к себе и, не обращая внимания на ложку, окунул рожицу в варенье.

— Ты что?! — дернулся к нему Вадим, всерьез напуганный странным способом употребления пищи, но тут появилась Зинаида с игрушечным вертолетом.

Вертолет оказался махоньким, пластмассовым, травянисто-зеленым, и тяжко было понять, как она сумела отыскать его в девственных лопушино-крапивно-репейных дебрях. Не иначе, не в дебрях он лежал — опять мелькнуло подозрение — спрятали его в известном месте, а она…

Додумать не успел. Зинаида сказала:

— Он всегда так ест. Ни ложек, ни вилок не признает. Прямо пес дикий! Хорошо — варенье густое, а если борщ?

— А что борщ? — не понял Вадим.

— Так у него только лицо испачкается, а когда борщ — все тело в капусте. Даже попка… А вообще вы зря. Нельзя ему варенья.

— Почему?

— Диатез. У всех от варенья диатез. Когда переедят.

— У меня нет… — машинально сказал Вадим.

— Вы же взрослый. — В голосе Зинаиды звучало легкое презрение: простых вещей человек не понимает.

— Я хотел как лучше…

— Кто ж вас винит?! — Зинаида всплеснула руками: жест у матери подсмотрела или у кого-то из женщин. — Я сама, дура, виновата: сколько времени на пустую игрушку потратила. И вас заняла напрасно. — И к брату: — Вставай, Константин. Поблагодари дядю, и пойдем. Пора.