Борис Борин - Сборник "Земное притяжение"

Танк дрогнул и попятился назад. Но это на мгновенье.

Он тяжело выполз на бугор, развернулся, и снаряд обрушился на орудие. Второй... Четвертый...

Я не успел заметить, когда начала стрелять наша вторая пушка. Красные искорки снарядов один за одним ударяли в бронированный бок танка. Они не взлетали вверх.

Они словно исчезали, коснувшись брони. Танк дернулся и стал разворачиваться. Но не успел. Сначала откуда-то из-под башни поползли ленивые струйки дыма, потом блеснул узкий язык пламени. А через минуту взрыв потряс его квадратное тело. Башню отбросило назад, в редколесье, а на месте танка заполыхал костер.

Михайлов тяжело переводил дыхание, жадно дыша синим махорочным дымом. Кровь сочилась из ссадин на щеке и лбу.

- Первый расчет накрылся,- сипло, сорванным голосом сказал он.- Во втором троих ранило. Если у фрицев есть еще танки - амба...

Мое время вышло. Уже двадцать минут как вышло.

Двадцать минут назад я должен был нажать кнопку вызова (специальный аппарат вделан у меня в пряжку ремня, ее просто надо расстегнуть, и я бы исчез с высоты 319,25). Быстрота, с которой машина прорывает временный пояс, делает ее почти невидимой для человеческого глаза. Но я не смог нажать кнопку вызова.

Нас осталось трое. Мы били, били, били из автоматов по встающей, бегущей, ползущей немецкой цепи. A на земляном полу мельницы молчали, стонали, хрипели раненые.

Мы с Михайловым стреляли в проем стены, который образовался после танкового обстрела. Раненный в обе ноги мальчишка, который ехал вместе со мной на пушке, лежа на животе, снаряжал автоматные диски. Бледный от потери крови и боли, он набивал круглые, как подсолнухи, диски золотистыми патронами. И только все дальше прихватывал закушенную губу желтыми большими зубами. А пожилой солдат лежал в стороне. Он был перетянут по голому животу обручом бинта, который побурел от крови. Ее так и не удалось унять. Проступавшие пятна слились в одно большое пятно, и солдат перестал стонать.

Я не мог покинуть этих людей. У меня уже дрожали руки и болело плечо от отдачи автоматного приклада. Но я видел в прорезь прицела фашистских солдат: в больших касках они напоминали саранчу, и палец сам нажимал на спусковой крючок...

Когда минометы опять стали молотить по мельнице, я забыл, что мое время вышло. Когда рядом блеснула вспышка разрыва, я шагнул вперед и закрыл собой Михайлова. Я не подумал, что нельзя переделывать прошлое и он все равно умрет. Я просто шагнул вперед. Ведь я из будущего. Меня не могут убить...

Меня ударило в грудь. А потом земля ударила меня по лицу. И стало нестерпимо, душно. Михайлов испуганно спросил:

- Что с тобой, Володька?..

Острый нож царапнул мне грудь. Я догадался, что Михайлов разрезает на мне гимнастерку, чтобы перебинтовать, вспомнил, что время мое давно вышло, и понял, что умираю...

Я закончил доклад. И хотя в моей груди теперь билось искусственное сердце, которое управлялось электростимулятором, мне все же казалось, что от волнения оно стучит чаще, чем обычно.

- Подведем итоги вашей командировки,- сказал профессор.- Во-первых, вы вели себя крайне легкомысленно. Не историк, а просто мальчишка, начитавшийся старинных книг. Если бы лейтенант Михайлов, перевязывая вас, не расстегнул пряжку ремня и аппарат вызова не сработал бы автоматически, поисковая группа не смогла бы с абсолютной точностью выйти на место, и вы бы погибли. Ведь вас вывезли из XX века в состоянии клинической смерти.

Путешествия во времени, вплоть до особого распоряжения, запрещены Советом Республик,- сказал профессор. - Человечество не может вмешиваться в прошлое. Такие действия могут привести к неизученным еще изменениям настоящего. Вот так-то, неизвестный герой...

Мне никогда не забыть пережитого дня войны. Человеческого мужества, ужаса внезапной смерти. Нарастающего визга снаряда и дымящейся крови на снегу.

Иногда я достаю из стола подарок Алексея Михайлова. Тупо и грозно заглядывает мне в лицо черное дуло пистолета.

Сквозь тысячи боев и миллионы смертей шло человечество к счастью. И мы будем всегда помнить об этом. Помнить каждого, кто погиб, защищая будущее.

Чужая память

Как все несчастья, это случилось неожиданно и глупо. Наша работа на планете ВА-791 заканчивалась. Через два земных месяца звездолет должен был снять нас с этой занумерованной, даже не имеющей названия планеты.

Старик то просиживал целые дни в лаборатории, то скитался по красным откосам гор. А я скучал.

Я - помощник Старика по техническим вопросам.

А проще - механик, шофер и летчик. И конечно, отвечаю за жизнь этого межпланетного бродяги. Это и понятно. Ведь он даже родился на звездолете, руководил десятком экспедиций, сажал леса на Венере... Короче говоря, его имя знают школьники, с восторгом произносят студенты...

А я - ничем не примечательный человек двадцати двух лет.

Планета ВА-791 - скучнейшая в космосе. Представьте себе шар, на котором нет ни одного ровного места. Кончается одна гора, начинается другая. Цвет почвы красно-коричневый, словно она создана из битых музейных кирпичей. Вершины гор плоские, как обеденный стол, заросли густым и цепким кустарником.

В этих зарослях водятся животные, напоминающие сусликов. И наверное, чтобы они, расплодившись, не сожрали всю растительность, за ними охотятся хвостатые, красноглазые твари. Они не больше кошки, но с узкими собачьими мордами и голыми крысиными хвостами.

Более омерзительных животных, наверное, не отыщешь во Вселенной. А Старик целый год возится с ними. Сначала у него дело не ладилось, и твари подыхали десятками, а теперь все вроде нормально. Несколько крысо-собак живут в вольере при лаборатории.

Несчастье, как я уже говорил, произошло неожиданно и глупо. Обычно, если Старик не работал в лаборатории, он уходил в горы. Регулярную радиосвязь с базой, несмотря на все инструкции и мои требования, Старик никогда не поддерживал. Он говорил, что эти дурацкие переговоры только мешают работать. И я, привыкнув, особо за него не тревожился. Несмотря на свои шестьдесят лет, Старик был здоров и крепок. К тому же он был хорошо вооружен.

Я обычно настраивался на его волну и, услышав в конце дня координаты, вылетал к нему на вертолете.

В этот проклятый день радио вдруг загремело на аварийной волне: сигнал тревоги. Я немедленно поднял железную стрекозу в воздух.

Автопилот повел машину точно по тревожной ниткe аварийного вызова. Сокращая расстояния, он бросал вертолет в узкие ущелья, резко перескакивал через вершины.

И вот, наконец, длинный, крутой, покрытый россыпью красного щебня склон и неподвижная человеческая фигура.