Юрий Никитин - Далекий светлый терем (сборник 1985)

Чушь! Киевляне, судя по этому флоту, прекрасно знали кораблестроение, представляли собой мощное государство и мощную морскую державу!

Он ежился за мачтой, все понимая, распутывая клубки истории, но облегчения не приходило, страх все рос, заполнял грудь. Здесь все было страшное, грубое, жестокое. Суровые лица, нередко испещренные шрамами, громкие резкие голоса, надменные взгляды, груды мечей, клевцов, копий, кинжалов. И это не то, не то…

Он всей душой страстно стремился покинуть это место, уже поймал на себе несколько подозрительных взглядов, наконец один сутулый воин с лицом, похожим на ястребиное, поднялся и направился к нему.

Вадим сжался, все его существо молило о том, чтобы поскорее покинуть этот корабль, уйти, он набрал в грудь воздуха, и черная пелена ударила по глазам, в уши вонзился тончайший визг, палуба исчезла из-под ног, он падал в бездну, заледенев от ужаса, словно сорвался с крыши небоскреба, сердце останавливалось, и он в смертной тоске уже чувствовал близкий удар.

Его швырнуло, по лицу хлестнула толстая жесткая веревка, он уцепился за мачту, дрожащий от холода, мокрый с головы до ног, попав в ночь и снова оказавшись на корабле, а прямо по носу судна, освещенная ветвистыми молниями, вздымалась черная, как ночь, волна. Настил палубы уже задирался, а сзади гремел страшный голос:

— Рулевой!.. Ошую, ошую держи!

Мир опалила бледно-ядовитая молния, оглушительно грянуло, словно ночные велеты разъяренно ударили тяжелыми молотами по тверди неба, и та с треском разломилась, распалась на куски, и Вадим увидел, как в замершем, остановившемся от ужаса свете по деревянному настилу катится сбитый волной человек.

— Ошую! — голос кричавшего сорвался на визг.

Вадим прыгнул, ударился о толстое бревно руля, в глазах от боли потемнело, но уперся в скользкую палубу, где вода гуляла по щиколотку, пошел сдвигать влево, как велел голос.

Из грохота и молний выскочил еще один: морской бог в мокрых блестящих доспехах, из щелей лилась вода. Вдвоем навалились, соприкасаясь плечами.

Море уже осталось внизу, а их вздымало на вершине водяной горы все выше и выше, и вот не стало даже моря, только низкие черные тучи с треском рвались о голую мачту, со всех сторон с шипением били ветвистые молнии, но корабль уходил вверх, а сполохи молний уходили вниз, за борта. Вадим похолодел от смертного страха, а их вздымало все выше!

Рядом побелел лицом воин в доспехах, глаза его в отчаянии вылезали из орбит, но вдруг кормовое весло пошло так легко, что оба рухнули плашмя на мокрые доски, и тут палуба под ними так же внезапно пошла вниз.

— Руль!

Сбив их с ног, у весла оказался грузный тяжелый воин, с легкостью рванул его на место и замер, как скала. Призрачный свет молний высветил богатые доспехи, черную кудрявую голову, и когда незнакомец оглянулся — Вадим удивился странной смеси веселья и ярости на его лице!

Вадим поднялся, задавливая страх, корабль уже не скользил в бездну, выровнялся, но впереди вырастала другая волна, целая стена, настоящая гора воды, и гребень ее угрожающе загибался вперед…

Он ухватился за бревно, дрожа от холода и напряжения. Кто эти воины? Доспехи почти на голом теле, значит, тут тепло. Воины тавроскифского князя Ахилла, который спешит на помощь союзникам ахейцам? Тогда это 1230 год до нашей эры… Или бежит с родины другой славянский князь, Скилл, которого соотечественники приговорили к казни за то, что изменил древним обычаям, стал поклоняться греческим богам? Или, скорее всего, обычный воинский поход в дальние страны…

Когда море успокоилось, он без сил валялся на нижней палубе среди самых слабых. Дружинники как ни в чем не бывало ходили по кораблю, удили рыбу, грохочуще хохотали над пережитыми страхами новичков.

На корме, стиснутый воинами, расположился с кобзой в руках бритоголовый, с длинным седым чубом воин, что поседел наверняка в битвах — шрамов больше, чем морщин! Негромко и торжественно трогал струны, пел. Вадим слов не разобрал и, собрав побитое тело, охая и цепляясь за снасти, добрел по борту к слушателям.

Под ногами качалась палуба, напоминая, что под кораблем — бездна, куда ни глянь — бесконечные волны, вдали измельчаются так, что дальше гладь, бесконечная гладь, а вверху такое же бесконечное море… И только здесь — такие временные люди!

Вадим ощутил тянущую пустоту, даже перегнулся в поясе. Во рту пересохло. Этих людей уже нет в его времени. Давно нет! Они только здесь, в этой точке пространства…

Старый воин трогал струны, пел торжественно, негромко, но голос звучал сильно, не старчески. Руки двигались по кобзе могучие, жилистые.

Вдруг, с маху оборвав его песню, по кораблю прокатилось резкое:

— Тревога!

Воины вскакивали, в толчее каждый пробивался к борту, где висели его щит и копье. Вадим выдернул меч, огляделся.

Далеко в море показались корабли. Вадим насчитал двенадцать судов. Длинные, ровные, с небольшими квадратными парусами, они шли с помощью двух рядов весел. У самого большого корабля даже три ряда весел… Трирема, главный корабль!

— Пеласги, — сказал рядом с Вадимом знакомый голос. Воин повернулся, Вадим узнал старого певца. На нем, закрывая седой чуб, сверкал остроконечный шлем, в руке свирепо подрагивал странно узкий меч с криво загнутым лезвием. — Протоселены, то есть долунные, как они себя кличут. Дескать, еще Луны на небе не было, когда они здесь появились…

— Друзья или враги? — нетерпеливо допытывались со всех сторон.

Старик помедлил, ответил тяжело:

— Мы одного корня… Еще и сейчас язык почти один, но они давно ушли от Славутича, от наших земель… Кровь у нас одна, но они уже забыли родство, нападают на наши корабли…

Вдоль борта, хищно пригибаясь и не отводя взгляда от приближающихся судов, быстро шел князь. Доспехи на нем блестели, как блестели и зубы, острые, словно у зверя, когда князь оскалился в жестокой усмешке:

— Изготовляются к бою… Видит Сварог, мы не хотели! Но уклоняться от битвы не в обычае нашем. Что ж, не посрамим!

— Не посрамим!

— Чести, а князю славы!

Воины пригнулись, затаились за высокими бортами. Несколько человек собрали в кольца канаты с крючьями на концах. Вадим сидел на корточках, прижавшись к доскам, а по ту сторону плескало бездонное море, доносились звучные шлепающие удары весел триремы — полторы сотни весел!

Вдруг грозно прозвенела над головой первая вражеская стрела!

Колени дрожали, губы начали дергаться. Сердце колотилось так, словно уже отчаянно отбивался, спасая жизнь. Рядом присел крепкий мужик, в глазах блистало грозное веселье.