Роман Буревой - Врата войны

— Карта есть? — спросил Виктор.

Хотелось сесть на камень и никуда не идти. Не двигаться. Закрыть глаза. Уснуть... Под ложечкой противно сосало. Иногда желудок пронизывала резкая боль. Мортал высасывал жизнь.

«Надо немедленно что-то съесть. Немедленно».

— Карта есть. — Рузгин достал из кармана планшетку. Из-под крышки сочилась зеленая слизь.

— Выброси! — Виктор вытащил из нагрудного кармана сложенную в несколько раз бумажную карту. Примитивную, условную. Пригодную для игры, а не для выживания. Главный тракт, зоны мортала, красное пятно — это территория «красных», синее — исходная зона противника. Прерывистая линия очерчивает границу боевых действий. Ветхая бумага махрилась, распадалась по сгибам на части.

«Я состарюсь в мортале, явлюсь назад стариком с белой бородой. Аленка не узнает...»

Виктор развернул карту.

— Мы здесь, — Борис неуверенно ткнул пальцем в линию дороги.

Все вокруг закрашено фиолетовым. Мортал. На грани выживания. А впереди — черное пятно. Неизвестность. Видимо, в эту таинственную черную зону и ехал Эдик. Один вопрос — зачем? Даже осенью или весной, когда врата открываются и весь мортальный лес становится проходимым, в эту зону стараются не соваться ни «синие», ни «красные». На что рассчитывал Эдик? На чудо? Кретин! Их спасло упавшее дерево.

— Сюда идти ближе. — Обведенный траурной каймой ноготь лейтенанта скользил по ветхой бумаге. — Дорога тут есть. Надо вернуться назад, к развилке, и свернуть. Нет, нельзя, выйдем в зону «синих».

— Ну и что?

— Как что? В плен возьмут.

— Здесь возьмут, за воротами выпустят, — пожал плечами Виктор. — Если повезет, мы встретим патруль эмпэшников. Те сразу направят нас на депортацию.

— Да как ты смеешь... — Рузгин вспылил, но гнев его тут же иссяк.

— Никуда больше мы выйти не сможем. Не успеем. Что лучше — выйти в зону «синих» или сдохнуть в мортале? Решай.

Рузгин пожевал губами, потер заросшую щетиной впалую щеку. Он брился утром.

— Я чуял, что здесь подлянка, — Борис судорожно вздохнул. Очень похоже на всхлип. — Ну почему так, а? Зачем он нас сюда потащил?

— Вели всем перекусить, набить рюкзаки консервами и термопатронами, взять по паре «Дольфинов». Постоянно есть и пить. Понемногу. Идти, есть и пить. Запомнил? Чем быстрее выйдем из мортала, тем больше шансов, что не умрем. Аптечку и все манжеты с физраствором взять с собой.

Они отправились в путь. Восемь уцелевших. Валюша тоже шла, с трудом переставляя ноги. Держалась за руку Виктора, как ребенок. Когда Виктор уставал, Валюшу тащил Димаш. В мортале живых бросают только мары. Это закон завратного мира. Дикого мира.

Ну вот... кажется, можно подняться со стульчака. Прощай, приятель, я с тобой почти сроднился. Сколько времени он провел на этом пеноритовом сиденье?

Когда оголодавшие, похожие на скелеты люди добрались до блиндажа «синих», выдержка изменила всем. Напрасно Виктор кричал: «Есть понемногу!» Он и сам себя не слышал. Набросились на консервы — в блиндаже жратвой были забиты все ящики и полки (компот из ананасов, анчоусы, лосось, тушеная говядина и свинина, фасоль). Сдерживаться — выше сил. Обожрались. Чуть не умерли, у всех начался жуткий понос. Из задних проходов лилась кровавая жижа. Удивительно, что умерла только Валюша. Впрочем, она была обречена. Всю дорогу держалась только на манжетах с физраствором. Но шла. Женщины выносливее мужчин. Любой мужик на ее месте давно бы окочурился. Она добралась-таки до блиндажа. Лежала на пороге, целовала деревяшку, бормотала: «Спасены». И в первый же вечер съела три банки консервов. Виктор должен был ее остановить... он пытался... уговаривал... даже пробовал отнимать консервы. Она тут же хватала другую банку. Чертова снисходительность! Как бы он хотел быть жестким. Непреклонным. Стальным. Но не мог. Не умел.

Он и сам не устоял. Ел, пока не вырвало. Потом Опять ел. Постмортальный синдром. Он слышал об этом. Но не мог представить, пока не испытал сам.

А ведь он держался. Долго держался. Даже тогда, когда все обожрались кониной, он сумел устоять. Но когда нашел анчоусы... Проклятые. Он их обожает.

Виктор направился к умывальнику. Внутри пластикового бачка установлен тройник — «Дольфин». Вода есть практически всегда. Хочешь — умывайся, хочешь — душ принимай. Только очень быстро. Вымыться не успеть, — лишь ополоснуться. Виктор вставил в приемное гнездо термопатрон. Пока он раздевается, вода успеет согреться. Мыться на улице в ноябре — не большое удовольствие. Но и грязным ходить противно. «Синие» здесь купались летом, вон стойка уцелела от кабинки. Панели кабинки «синие» почему-то убрали (с собой унесли, что ли? Новые жильцы блиндажа их так и не нашли), а консервы оставили. Странно. Здесь все странно.

Виктор подставил под струи воды тощее тело.

«Видела бы меня Аленка, испугалась бы!» — мысленно усмехнулся он, подпрыгивая под тепловатыми струями на белом квадратике пластикового настила.

Вода кончилась довольно быстро. Виктор сдернул с прибитого к сосне крюка сомнительной чистоты полотенце. Вытерся.

Интересно, где теперь прежние хозяева блиндажа? Погибли? Заблудились летом в мортале? Заранее отбыли к вратам, бросив припасы и даже оружие? Или наблюдатели велели им эвакуироваться?

«Нет, оружие они бы не бросили», — засомневался Виктор.

Надел майку и брюки, шагнул к соседнему дереву, где над сучком было укреплено крошечное зеркало — настоящее стекло с амальгамой, не электронная гляделка. Открытие врат возродило забытые ремесла. Изготовление стеклянных зеркал в том числе. Новый мир — старое ремесло...

В крошечном зеркале отражение целиком не помещалось. Только нос, или подбородок, или скула. Оно и лучше. Виктору не хотелось видеть собственное лицо целиком. Он знал, что выглядит ужасно. Кожа обветрилась, возле глаз гусиными лапками проступили морщины. Теперь казалось, что Виктор постоянно усмехается. Зато волосы отросли и кудрями спускались на плечи. За эти темные волосы, нос с горбинкой и язвительную улыбку Виктора прозвали Французом. Он и в самом деле наполовину француз. Его отец, Поль Ланьер, погиб на последней настоящей войне. Рядовой Поль Ланьер. Виктор никогда его не видел. Только голограмму. На голограмме Полю двадцать лет. Мальчишка...

Волосы грязны до невозможности. Но если вымыть...

«Аленке бы понравилось», — усмехнулся Виктор.

В последние дни он все время думал о своей любе. Как там она? Сходит с ума, наверное. Ведь он обещал вернуться в сентябре. Многие портальщики выходят первого сентября, в день открытия врат. Едва пройдут контроль, мчатся к инфокабинам.

«Сенсация!» — орут.