Андрэ Нортон - Гаран вечный: Кристалл с грифоном. Год единорога. Гаран вечный

— Кто знает? И люди ли сделали ее? Но если дорога так кончается, то начало может быть интересным.

Мы ехали на маленьких неприхотливых лошадках, привычных к езде по пустыне. Они могли проехать большое расстояние с минимальным запасом еды и питья. На третьей лошади были сложены наши пожитки. Оделись мы так, как одеваются торговцы металлом, и тот, кто захотел бы следить за нами, наверняка решил бы, что мы тоже обитатели пустыни. Ехали мы очень осторожно, прислушиваясь к каждому звуку и внимательно наблюдая за окружающим. Только тот, кто все время настороже, может надеяться избежать ловушек и прочих опасностей в этой стране.

Пустыня не была пустыней в буквальном смысле слова, но растительность тут была скудной, а трава выжжена солнцем. Временами встречались рощи, где толстые деревья росли вплотную друг к другу. Кое-где возвышались скалы, похожие на колонны.

Некоторые из камней были обработаны, если и не людьми, то какими-то существами, владеющими инструментами. Но время и непогода так выветрили их поверхность, что следы обработки стали едва заметны. Нам встретились остатки стены, затем мы увидели пару колонн, вероятно поставленных при входе куда-то.

Но мы проезжали мимо таких мест, потому что исследовать их у нас не было времени. На равнине царила тишина. День выдался безветренным. Стук копыт наших лошадей по каменным плитам разносился далеко по сторонам, и я вскоре начал беспокойно оглядываться. Мне начинало казаться, что за нами следят преступники.

Рука моя помимо воли потянулась к рукояти меча, как бы готовясь отразить нападение. Но когда я взглянул на Ривала, то обнаружил, что он едет спокойно, правда изредка поглядывая по сторонам.

— Мне кажется, — я подъехал к нему, — что за нами следят. — Мне пришлось немного поступиться гордостью, но он лучше знал эту страну.

— Здесь, в Пустыне, так всегда бывает.

— Преступники? — мои пальцы сжали рукоять меча.

— Возможно. Но скорее всего, что-нибудь другое, — его глаза не желали встретиться с моими и я понял, что он не может это объяснить. Может быть, он просто не желал выказывать передо мной свою тревогу. Я ведь был моложе его и менее опытен в таких путешествиях.

— Это правда, что Прежние оставили после себя стражей?

— Что могут знать люди о Прежних? — ответил он вопросом на вопрос. — Хотя это не исключено. Когда человек идет по пути Прежних, ему часто кажется, что за ним следят. Но со мной никогда ничего худого не случалось, только слежка. Если они в действительности оставили стражей, то они сейчас слишком стары и бессильны. Они ничего не могут сделать, кроме слежки.

Эти слова не смогли меня успокоить. Я продолжал вертеть головой во все стороны, но ничего не шевелилось в этой плоской пустыне, где пролегала дорога, прямая, как стрела.

В полдень мы остановились на обочине, поели и напоили лошадей из бурдюков. Солнце скрылось за серыми тучами. Я не заметил облаков, которые говорили бы о приближении бури, но Ривал почему-то понюхал воздух.

— Нужно искать укрытие, — заявил он, и в его голосе звучали тревожные нотки.

— Но я не вижу для этого причин.

— Буря приходит здесь быстро и без предупреждения, — он взглянул вдаль и указал мне на темное пятно впереди, возможно, это были развалины.

Мы устремились к ним, но вскоре обнаружили, что эти развалины находятся от нас довольно далеко. Над землей уже нависла дымка, искажающая размеры предметов, так что они казались ближе, чем на самом деле. Наконец, мы добрались до намеченного места, и как раз вовремя, так как небо было уже не серым, как в пасмурный день. Оно потемнело. Скоро наступит вечер.

Тут можно было укрыться, хотя эти развалины были настолько стары, что никто не смог бы сказать, чем они были раньше. К счастью, мы обнаружили там и более сохранившиеся фрагменты. Среди обломков мы нашли часть комнаты с остатками крыши над головой. Мы зашли туда вместе с лошадьми и кладью.

Ветер уже свирепствовал. Он поднимал клубы пыли, которая забивала нам рты, глаза и ноздри. Мы едва успели спрятаться. В комнате ничего не было видно из-за плотной завесы пыли.

Но длилось это недолго. Над головой раздались жуткие раскаты грома, как будто шла в бой какая-то могучая армия. Небо прочертила ослепительная молния. Было ясно, что она вонзилась в землю где-то совсем рядом, а затем хлынул Дождь. Он мгновенно прибил пыль, но не успели мы оглядеться, как перед нами встала иная завеса — на этот раз водяная.

Вода ручьями бежала по выщербленному полу и мы забрались в самый дальний угол помещения. Лошади фыркали, ржали, косили глазами, перепуганные разбушевавшейся стихией. Но я считал, что нам вполне повезло с укрытием, хотя вздрагивал и съеживался при вспышках молний. Гром буквально оглушал нас. Мы сжались в комочки и крепко держали поводья, чтобы лошади не сбежали, обезумев от страха. Но вскоре они начали успокаиваться, перестали вертеть головами, и я постепенно расслабился.

Темнота была кромешной, точно глухой ночью, и у нас не было факелов. Хотя мы тесно прижались друг к другу, дождь так шумел, что мы не могли услышать друг друга, не крича. А мы не осмеливались здесь кричать.

Чем были прежде эти руины? Здание стояло близ дороги и вполне могло быть таверной. А может быть это было помещение патрульного поста, или даже замок. Ривал говорил: «Кто может понять намерения Прежних?»

Свободной рукой я ощупывал стену. Поверхность была совершенно гладкой, в отличие от внешних сторон, которые были выщерблены временем. Мои пальцы не могли нащупать места соединения плит. Но должны же эти блоки где-то соединяться между собой? Внезапно…

Люди спят и видят сны, но я могу поклясться, что не спал. А если это и был сон, то сон, какой я увидел впервые в жизни.

Я видел дорогу, и видел, что по ней двигаются, но не мог ничего разглядеть из-за плотного тумана. Я видел лишь силуэты, напоминавшие людей. Но были ли это люди? И хотя я не мог рассмотреть их, эмоции, испытываемые ими, захлестнули меня. Все они двигались в одном направлении, и это было отступление, бегство. Какое-то всепоглощающее чувство… нет, это было не поражение, не бегство от наступающего на пятки врага. Это было отступление перед стихией. Казалось, что они уходят из страны, в которой долго жили, пустив глубокие корни.

Я понял, что они не принадлежат, во всяком случае, к одному народу. В одном из них, проходящем в этот момент мимо меня, я уловил острое чувство сожаления, потери, такое острое и четкое, как будто он кричал об этом громко и на понятном мне языке. Понять чувства других мне было сложнее, хотя было совершенно очевидно, что они не менее глубоки.