Егерь - Евгений Ильичёв
Егерь пригнулся еще ниже, укрываясь за бревном.
— Тут видишь, брат, математика какая, — зачем-то принялся объяснять мне Герман. — У него сто патронов, и у меня после волка девяносто девять осталось. Если он нас грохнет и потратит на это, ну, пускай, до двух третей своих боеприпасов, по любому с моими патронами у них больше окажется. Больше патронов — больше шансов до теплых мен дожить. Даже если у них после боя окажется пять трупов и сто один патрон, они это за успех сочтут. А трупы освежуют и сами сожрут. Им, собственно, какая разница-то? Что корелл, что сотрапезник, все едино — мясо. Но это если я сам отстреливаться не буду. А я буду, — подмигнул мне егерь и вновь высунулся из своего укрытия. — Еще как буду!
Я вообще ничего не понял из сказанного. Патронами он, очевидно, золотые рубали называл. Но вот что за «математика» такая — бог, что ли, какой егерский? Не успел я пораскинуть мозгами, как егерь вновь зашептал:
— Глянь, разведчик возвращается. Ага, руками машет: вперед, мол, нет там следов. Сейчас они следы наши на целине увидят, и понеслась…
Герман вновь пригнулся, так что лишь глаза над бревном торчали да палка его кривая.
— А что, если?.. — подумал он вслух, но не договорил, прильнув к своей палке глазом. — Ага, так и сделаем, малыш. Если так в бой полезем, ну, двоих я уложить успею с такого расстояния, а остальные залягут, доберутся до пулемета и все, хана нам с тобой. Тут, в лесу, — он окинул взглядом Пустошь, — долго не побегаешь. Снега по пояс. А пулемет — дело серьезное. Надо только подгадать время… Ага. В кружок собрались, совещаются. Ну, давай, хватай шлем, Курьма! Ты же себе такой давно хотел. Еще в том году приценивался на менах. А тут валяется прямо на дороге. Настоящий егерский шлем от скафандра! А батарейку зарядишь как-нибудь. Вот, перестанешь людей кушать, читать научишься, физику изобретешь и тут же зарядишь себе шлем. Давай, бери его!
Егерь бубнил непонятные мне слова, видимо, впадая в забытье от холода. Голос его слабел, дыхание становилось все реже. В какой-то момент он даже клюнул головой, но, уткнувшись мне в макушку, очнулся. Вытер нос ледяной ладонью и вновь прильнул к своей палке.
— Ну же! Ну! Вот. Молодец. Бери его. Озираешься? Правильно, озирайся. Взял? Отлично. Теперь неси его к своим людям. Давай. Ай, молодец. Заткни уши, последыш.
Оглушительный гром ударил мне по барабанным перепонкам. Тело Германа слегка дернулось. Запахло неведомой мне гарью. Герман прильнул ко мне, укрывшись за бревном, и тут же со стороны тракта раздался неимоверной силы грохот. По бревну ударило что-то тяжелое, так, что оно качнулось в нашу сторону. С воем и свистом пронеслись мимо нас какие-то пчелы свистящие. Посеченные ветви начали падать на голову, затем нас накрыла огромная пелена снега, сбитого с макушек деревьев неведомой мне силой, и засыпала с головой. Как только все улеглось, Герман зашевелился, откапываясь, и привстал над своим укрытием.
— Ай да Мария! Ай да умничка! А я протестовал еще… Эх, век живи да век учись! — Герман ликовал. — Взгляни, последыш! Не зря амуницию минировали.
Он встал в полный рост и перемахнул через наше укрытие так, словно я вообще никак не сковывал его движения, и повернулся к тракту боком, чтобы я мог увидеть страшную картину. Посреди тракта виднелась глубокая черная воронка. Подводу разнесло в щепки. В стороне от воронки лежали обезображенные тела сотрапезников. Кто без руки, кто без ноги. Лиц было не разобрать, вместо них — сплошное кровавое месиво. Горячий Гром тоже лежал неподалеку. Бедный конь еще дергался и бил передним копытом пустоту перед собой. Его брюхо было вспорото, и на грязный снег вывалилась добрая половина его нутра. Но тут Герман опомнился:
— Ох, чего это я? — он резко закрыл мне глаза рукой. — Ты ж маленький еще.
Я был не против цензуры. Картина открывалась не из приятных.
— Ладно, нужно убираться подобру-поздорову. Сейчас прибегут те двое, — егерь указал в сторону, откуда пришел отряд Курьмы. — Жаль, пулемет не унести — тяжелый, не дойдем с ним.
С этими словами Герман вернулся к бревну, забрал свой горб и быстро пошел к месту взрыва. Но только мы вышли на тракт, как откуда-то из леса, прямо с той позиции, которую мы только что занимали, раздался раскат грома. Егеря что-то сильно толкнуло в спину, и он повалился вперед, впечатывая меня в снег. Но не успел я опомниться, как обнаружил, что Герман уже поднялся на ноги и изо всех сил карабкается в гору, забираясь на тракт. Тут же грянул еще один раскат грома. У моего уха что-то прошуршало и с шипением вонзилось в снег перед нами. Егерь наконец выбрался на более плотный снег тракта и прыгнул прямиком в черную воронку. Аккурат на то место, где несколькими мгновениями ранее погибли четыре сотрапезника.
Он улегся боком, стараясь не задавить меня, болтающегося у него на груди, словно тряпичная кукла, и схватил свою корягу. Я уже понял, что приспособление в его руках каким-то образом плюется огнем и рубалями. Плюется настолько сильно, что может сбить с ног даже такого здорового сотрапезника, как Герман. Я взглянул на него. Лицо егеря было белее снега. В глазах пустота. Зрачки сузились до двух махоньких угольков. Он тяжело дышал.
— Слушай сюда, малыш, — скомандовал он, хрипя мне в лицо. — Я сейчас в шоке. Через минуту-другую мне крышка, если не доберусь до медицинской укладки. Она в рюкзаке, такая желтая коробка с крестом.
Герман показал перекрещенные пальцы.
— Такой знак, понял?
Я кивнул.
— Рюкзак в овраге. Овраг простреливается. Если потеряю сознание, твоя задача лежать смирно, пока те двое не решат, что я мертв, и не подойдут. Как только высунутся, подпустишь их ближе и нажмешь на этот крючок, — Герман показал на загогулину посреди своей коряги. — Направишь винтовку в их сторону и нажмешь на крючок, понял?
Я не понял ничего. Половина произносимых им слов мне была вообще неизвестна, но я все равно кивнул. Его нужно было успокоить. Егерь поглядел на меня как-то странно, с оттяжкой. Потом наклонился и прикоснулся горячим ртом к моему лбу. Никогда не забуду этот жест.
— Умница. Ты просто молодчина. Ты человечек! Ты говорить умеешь. Спасти тебя надо…
С этими словами он перевел взгляд в сторону врага. Из леса больше не доносилось ни звука. Сотрапезники затаились, мы тоже. Герман, казалось, внимательно вглядывался в стену из деревьев. Так внимательно, что перестал шевелиться. Лишь редкие, свистящие, хриплые вдохи свидетельствовали о том, что он еще жив.
Вдруг донесся скрип снега, но не из леса, а откуда-то со стороны тракта. Герман не шевельнулся. Я четко расслышал еще один звук, затем еще и еще. Кто-то приближался. Я извернулся так, что мне стала видна часть дороги. Из-за ее изгиба показалась фигурка сотрапезника с такой же, как у Германа, корявой палкой в руках. Пригибаясь к земле как можно ниже, она медленно приближалась к нам. Плеваться рубалями приближающийся сотрапезник не спешил, поскольку мы лежали на самом дне воронки. Промахнуться при таком раскладе — дорогого стоит. Вместо этого он пытался подойти ближе, занять более выгодную позицию. Егерь по-прежнему не шевелился. Неужели не слышит?
Я испугался и что было силы пихнул его ногой куда придется. Тот встрепенулся, словно ото сна, взглядом нашел мое лицо. Я кивком указал в сторону, откуда надвигалась угроза. Егерь тут же перевалился на другой бок, вывернул руку с корягой в сторону подползающего к нам сотрапезника и нажал на тот самый крючок, который показывал мне. Раздалось оглушительное стрекотание. Тра-та-та-та-та. Сотрапезник всплеснул руками и повалился навзничь.
— Окружить решили, гады, — прокомментировал, Герман. — Ну, все. Теперь один на один!
Он вновь направил свою грозную корягу в сторону леса. По сути, сотрапезнику стоило лишь дождаться, пока истекающий кровью егерь умрет. Затем добить его и меня и, забрав нашу корягу с рубалями, вернуться в курень. Но, по всей видимости, в силе духа сотрапезник сильно уступал Герману. Так бы мы и валялись в снегу, ожидая неминуемого конца, если бы не его храбрость и сила воли.
Мы пролежали не долго. Все это время Герман глубоко и ритмично дышал, уткнувшись
