Серая хризантема(Фантастические повести и рассказы) - Шаламов Михаил Львович
На дальнем краю поляны зашумели. Раздался тонкий болезненный вскрик. Кале насторожился, неуклюже поднялся, опершись на здоровую руку, быстро пошел на шум. Скальд тоже поднялся и, подобрав с земли плащ Змея, двинулся следом.
Воины плотно стояли возле лежащего на земле связанного мальчишки. Впрочем, мальчишки ли? Гуннар, глядя на его искаженное страхом лицо, подумал, что примерно в этом возрасте сам он впервые ушел в викинг.
Берсерк Эйрик Бесстрашный, брызгая слюной, увлеченно рассказывал, как взял мальчишку в плен:
— Я наткнулся на дорогу и решил подождать, не пройдет ли кто. Повезло. Эти двое ехали мимо на телеге. Совсем не таились. Я издалека услышал их песни и музыку. Думал — отряд едет, спрятался. А оказалось всего двое: старый хрыч да мальчишка…
Витязь захихикал, закатив свои голубые глаза, совсем потерявшиеся в густой русой шерсти, и пнул пленника ногой:
— Старый хрыч еще икнуть не успел, а я уже на дорогу выскочил и развалил его секирой от ключицы до пупа. Щенок глазенки вылупил и — орать. А у меня с ними разговор короткий. Я кулаком телку валю. Я сильный! — И он снова дробно захихикал, обдав всех мелкими брызгами слюны. — Сильный я…
Льот Секира, квадратный, мощный, как медведь, шагнул вперед и рывком поднял пленника на ноги. Тот, всхлипывая, сверлил викингов взглядом. Гуннар заметил, что Кале подошел поближе и с интересом рассматривает одежду парня, его голубые штаны и пеструю обувь на мягкой подошве. Потом он тихо сказал скальду:
— Тролль его знает, биарм этот парень, гард или еще кто? На биарма вроде не похож… — И, обернувшись, крикнул в толпу: — Эй, вы! Куда запропастился этот мешок с дерьмом? Тащите сюда Гунявого. Что он, уж совсем слух потерял?!
Сбегали за Торвальдом. По его лицу было видно: дрых без просыпу, бестолковщина. Икая и почесываясь, он обошел вокруг пленника, ткнул его под ребра толстым коротким пальцем и залопотал что-то по-биармски. Говорил он долго. Сначала, похоже, спрашивал, и в вопросах его мелькали то и дело уже знакомые Гуннару слова «пупы» и «сорни-эква»[22], потом сердился, базлал и снова спрашивал. Наконец утомился и сказал Змею:
— Не-е, это не биарм! Ни шиша не понимает…
— Может, гардарик? — подсказал Кале.
— Может, и гардарик! — охотно согласился Гунявый. — Только вот по-ихнему уже я — ни шиша. С десяток слов умею, не больше…
Змей сердито сплюнул, а Гуннару стало странно, почему Гунявый солгал наперснику конунга, ведь Торвальд не раз рассказывал о своем долгом плене у поморов-гардариков.
Старик ломал комедию. Старательно запинаясь на каждом слове, он выжал из себя вопрос. Повторил, сбился и снова повторил, щурясь на парня близоруко и простовато.
Гард ответил ему коротко и злобно.
Гунявый наклонился к уху Кале и перевел ему шепотом ответ.
Змей сверкнул глазами, осклабился и, шагнув вперед, ударил пленника ногой в пах, а когда гард согнулся от нестерпимой боли, второй удар — в лицо — бросил его на землю. Тяжелые золотые перстни на руке Змея вспахали лицо парня. На траву закапала кровь.
— Вельси, займись щенком! — прошипел Кале, сделав окровавленными перстнями сложный жест своему глухонемому телохранителю, безродному подкидышу, которого никто и не называл иначе, чем этой презрительной кличкой. Вельси, длинный, сутулый, с руками, свисающими ниже колен, положив костлявую ладонь на плечо молодого гарда, мягко, почти по-дружески, повлек его к костру. Витязи, галдя, потянулись следом, предвкушая развлечение.
— А Гунявый пусть переводит! — крикнул Кале им вслед.
Торвальд сплюнул на траву и нехотя поплелся туда, где уже толпились, заслоняя огненные языки, темные фигуры воинов.
Гуннар остался один с наперсником конунга.
— Вернешь мой плащ? — спросил Кале, зевая. — Спать пора.
Скальд протянул Змею грубую кусачую тряпку, и тот накинул ее на плечи, старательно укутав раненую руку.
— Ночи сейчас теплые, — пробормотал он, — костер — лишняя роскошь. Кстати, скажи этому болвану-берсерку, чтобы вернулся на дорогу и перегнал телегу в лес. Не стоит, чтобы о нас знали. Пусть биармы подольше останутся такими беззаботными!
— Я сам схожу за телегой, — отозвался Гуннар.
— Сходи, если хочешь… Ох, вижу: не любишь ты теперь крови! Удивляюсь, как из тебя получился стоящий воин. Да, кстати, когда ты вернешься, Вельси, должно быть, уже закончит. Скажи ему, чтобы принес мне обувь гарда. Мне она будет по ноге. Хорошая у щенка обувь. Мягкая.
Еще раз зевнув, он отправился в темноту.
— Смотри, Кале, — бросил ему вслед скальд, — не храпи слишком сильно — мару[23] приманишь!
— Да нет их тут! — беспечно отозвался из сумрака Змей. — Это же Биармланд!
— Ведьмы есть везде. А здесь к тому же еще и медведей до лешего…
Не успел Гуннар отойти подальше в кусты, как ухо резанул животный вопль. Глухонемой Вельси начал допрос пленного.
«Плохо держится парень! — подумал Гуннар. — Боли боится». Ему вдруг стало обидно за гарда. Такие ли слухи ходят про его народ! Молод? Так это мужеству не помеха. Вспомнилось, как четыре года назад люди Кале напали на усадьбу Хегни Плясуна. Родичи и рабы Хегни бились до последнего. Жена его, дочка старого Маркуса из Вороньего Урочища, пала с секирой в руках, а хозяин сжег себя вместе с добром в доме, до последнего момента отбиваясь от витязей Кале.
Когда крыша рухнула и Змей увидел, что ему достались одни головешки, он выместил злобу на сыновьях непокорного бонда[24].
Четыре рыжеголовых мальчика, старшему из которых было не более пятнадцати, сидели на длинном бревне, окруженные пьяными от крови победителями. Гуннар тогда внимательно смотрел на них и видел, что ни один мускул не дрогнул на лицах старших, когда Эйрик Бесстрашный, хихикая, смахнул секирой голову их семилетнему брату. Когда очередь дошла до последнего, тот протянул руку, всю в мелких брызгах крови, и, выхватив из-за пояса стоящего рядом Вельси кривой кинжал, воткнул его себе в грудь. Кале Змей в тот вечер жестоко избил своего телохранителя, а по возвращении ему самому влетело от конунга, который по одному лишь ему ведомому капризу запрещал своим воинам убивать детей. Витязи, хотя и посмеивались за его спиной этому чудачеству, уважали конунга за безрассудную смелость. Ведь дети, которых он щадил, подрастая, могли отомстить убийце родителей. Но приказ есть приказ.
Кале был открыт для Гуннара. Тогда, ведя свой отряд на усадьбу Хегни Плясуна, Змей подзадоривал их:
— Хегни — мужик домовитый. У него в погребах и пожрать и выпить найдется. А какая баба у Плясуна! Пальчики оближешь! Несправедливо, что такая баба досталась грязному язычнику! Уж мы-то с вами живо обратим ее в правильную веру! Правда, мужики?
— Ага! — весело отвечали витязи, плевались во все стороны, выражая этим презрение к гадким язычникам, и забывали на минуту, что и сами порой были не прочь погулять на языческих гульбищах.
Религия мало волновала Гуннара. И, хотя он носил под курткой маленькое серебряное распятие, хотя и обучен был нескольким молитвам, в ад не верил, а рай представлялся ему традиционной Вальгаллой, с выпивкой, готовыми на все валькириями и ежедневной предобеденной резней. То же он знал и о большинстве викингов, которые готовы были молиться хоть троллям, лишь бы только никто не мешал им жить в свое удовольствие. Они резали язычников во славу Христа в войске Олафа Святого, но с не меньшим рвением могли бы резать и христиан, чтобы доставить удовольствие Тору и Одину. Интересно, а какой веры Хельга?
Гуннар вышел на дорогу. Вот и поворот, о котором говорил Эйрик. На обочине пасется серый в яблоках мерин. Скальд осмотрелся, поворошил барахло, лежащее в телеге, повертел в руках маленькую черную шкатулку, которую нащупал в сене. Шкатулка была не слишком тяжелой, но казалась плотно набитой: когда Гуннар потряс ее, внутри ничего не стучало. Скальду доводилось видеть шкатулки ирландской работы с хитроумными замками. Эта и походила и не походила на них. На ней было несколько белых костяных выступов. Одни, круглые, свободно вертелись, другие, если на них нажать пальцем, легко «залипали», вдавливались. Не мудрствуя лукаво, Гуннар поддел топором инкрустированную стеклом крышку и разочарованно вытряс в дорожную пыль разноцветный и абсолютно бесполезный хлам, которым шкатулка была доверху заполнена: штучки-дрючки, цветные веревочки. И зачем только хранил все это глупый гардский старик?
