Андрей Щербаков - ДМБ-2010
— Да тут работы, как два байта переслать…
— А ты догадываешься, что нам досталось после государственных испытаний? Как будто сам в комиссиях не работал. Комиссия по дырочкам, коллегия по щелочкам, инспектор по отверстицам для маленьких жучков… Короче, спаяй мне пока интерфейсы от моего бука[12] к Прибору. Прогоним еще раз тест-задачи, программы предобработки сигнала, модуль передачи на спутник и блок защищенного обновления софта. Поехали…
Пока работаю, вспоминаю генеральские напутствия:
— Ташбаан, Котяра, идеальное место… для наших дел. Северо-восточный сосед его… гм… уже давно имеет ядерное оружие, юго-восточный — тоже скоро создаст, да и сам Ташбаан не отстает. Три ядерных государства на нашу голову.
Я помалкиваю — «на нашу голову» — это хорошо. А еще лучше, что всем трем мы оказывали техническую помощь. На свою голову.
— А ведь, Кот, что такое ядерное оружие?
Генерал ходит, неторопливо помахивая рукой, представляя себя товарищем Сталиным. И интонации те же.
Что такое ядерное оружие, я знаю, но помалкиваю. Кроме того, генерал все равно ничего не слышит. Глухарь во время брачных песен.
— Так вот — ядерное оружие — это… как ее… инфраструктура. Средства связи, средства доставки, радиолокационные станции… Вот ведь какая ерунда. За всем этим нам надо следить, чтобы точно знать момент…
— …Когда продукция их успешной деятельности посыплется на наши дурные головы? — не выдержал.
Генерал удрученно смотрит на меня.
— Бестактный ты парень… Я разговариваю тут с тобой, время теряю…
— Прошу прощения, КсанПалыч.
— Да ладно… — отмахивается генерал. — Ну, счастливо тебе!
— Спасибо…
Через несколько часов работы я понимаю, что начинаю сходить с ума. Ошибка на ошибке. Большой программе — большие глюки! Надо отвлечься. Взгляд на часы — середина дня. Прекрасно. Пойду прогуляюсь.
Замечательно. Паша, перегнувшись через стойку, кокетничает (да, похоже, я еще мягко выразился) с администраторшей. Я свернул бумажный шарик, тихо подошел и бросил ему в затылок. Что ж, реакция у парня неплохая.
— Ты уже умер. Про сюрекены слышал?
— Слышал. Я неправ, командир.
— Ладно, мне что. Но вот когда в тебя кинут настоящий…
Спустившись на первый этаж, я тихо открыл дверь с витиеватой непонятной надписью.
Она сидела за столом. Чудо природы — шикарная черная грива, ресницы в пять сантиметров, огромные глаза…
— О, горе мне, утонувшему в черных озерах твоих глаз… О, Лела, ты сразила меня в самое сердце стрелами твоих ресниц…
— Эх, Котяра, ты всегда был болтуном…
— Неправда, слово у меня никогда не расходилось с делом.
— В каком-то смысле — да. Что тебе надо?
— Я прилетел только затем, чтобы увидеть тебя, о, несравненная…
— Ах, если бы ты говорил правду… Но я ведь знаю тебя лучше многих…
— А форма прапорщика Советской Армии шла тебе гораздо больше — юбка с лампасами и все такое…
— Сейчас пойдешь вон!
— Неужели ты выгонишь меня, о…
— Повторяешься, Кот…
— Слушай, а ты, по-моему, достигла русского стандарта — 100-80-110. Помнишь, когда я измерял тебя, где-то не хватало, кажется, сантиметров пяти? Ты по-прежнему завязываешь глаза, когда…
— Я всегда была ужасно стеснительной. Так ты придешь измерять меня? Ты помнишь, что для точных измерений я должна…
— Завязать глаза?
— Не надо, Кот… Ведь с тех пор…
Ну вот, до слез довел. Свинья я, однако, а не Кот…
— Лелка, Лелушка, не плачь, я куплю тебе калач!
— Не называй меня так — на моем родном языке это звучит почти нецензурно. Последний раз спрашиваю, что тебе надо?
— К тебе ведь заехали э…э… как бы туристы, дай мне их установочные.
Заплаканное чудо протянуло мне плотно исписанную маленькую розовую картонку. В ней больше всего меня заинтриговала одна строчка — «J. Gricenko». Однако, забавно!
— А фотографии?
— Тетенька, дайте воды напиться…
— А то так есть хочется, что и переночевать негде!
Рассматриваю тоненькую пачку фотографий. Лела помогает мне:
— Вот эта. Специалист по радиооборудованию.
Ай да я! Интуиция, однако! Но будет нам трудно, ой, как трудно!
Лела что-то тихо спрашивает у меня.
— А? Что ты говоришь?
— Я спрашиваю, куда ты полезешь в этот раз.
— А у тебя можно говорить?
— Обижаешь! Конечно, можно!
— На этот раз я полезу… в гору.
— Где это будет?
— Вижу по твоим прекрасным глазам, что ты примерно знаешь, где.
— Да, знаю. Но у вас… четыре точки.
— А дорога отсюда — одна.
— Я поняла. Иди скорее, а то я опять расплачусь…
Ухожу. Не могу сказать, что и мое настроение сильно улучшилось.
От очередного тура патологического программирования меня отвлек шум у двери. Похоже, в наш номер упорно пытаются затащить что-то тяжелое…
Я встал из-за клавиатуры и вышел в прихожую. Дверь раскрылась. На пороге стояли Павел и Сергей и… та особа, которую я назвал радисткой.
— Вот, копалась у нашей машины, — сказал Павел, совершенно невежливым пинком направляя девушку в номер.
Да, судя по румяному лицу, растрепанной прическе и расстегнутой молнии на брюках, ребята славно ее потискали. Я посмотрел на них. По-видимому, строгое лицо сделать мне не удалось, поскольку парни синхронно ухмыльнулись, а Сергей сказал:
— Сопротивлялась, однако…
— А вы, небось, схватили без предупреждения за… что попало. Что покраснели? Сереж, взгляни, не пожаловал ли еще кто-нибудь. Паш, помоги девушке в кресло сесть, она устала…
— А я тебя узнала. Ты ведь Кот, точно?
Ну что же, неплохо. Но кое-что за пазухой и мы держим.
— Да, Джули, я Кот и есть. Скажи пожалуйста, ты уже поставила маяк или только собиралась?
Николай Васильевич Гоголь неплохо придумал про немую сцену. Смотрим сумасшедшими глазами и ничего не говорим.
— Не скажу, — и подбородок гордо поднимает, просто Зоя Космодемьянская. Значит, поставила. Плохо!
Но каков, однако, Василич, распевая дурным голосом, он продолжает что-то паять и ничего не слышит.
Что он поет, о, ужас:
— В Красной Армии штыки, чай, найдутся-а… Без меня больше-евики, без тебя-а больше-евики, без нее большевики обойду-утся…
Что-то новое в его репертуаре.
Тут пение замолкает. На пороге появляется суровый Василич… с паяльником. Хорошо хоть дверь закрыл, фигов конспиратор.
Джули пытается встать с кресла, Паша держит за ее плечи… Горячий паяльник в хилых руках Василича впечатляет, девушка безуспешно пытается вырваться, слезы потекли ручьем. Теперь самое время сказать, что Василича из гестапо за зверства выгнали.
— Так, оставьте нас, — это я, уловив благоприятный момент. Василич элегантно берет Пашу под руку и уводит в комнату. Радистка наша Кэт горько плачет на кресле, свернувшись калачиком.
— Ну-ка, хватит, — я крепко встряхиваю ее. — Давай, Юлька, рассказывай. Не бойся, ничего я тебе не сделаю. И вы, и мы на работе. Через пять минут отпущу тебя…
— Юлька… Меня так бабушка называла… Кот, а ты все-все про меня знаешь?
— Ничего я про тебя не знаю и знать не хочу… Мне интересно только, насколько серьезно настроены твои командиры.
— Очень серьезно. Нам очень нужно то, что вы привезли. Особенно софт.
— А иначе?
— На поражение…
— Понятно. Тогда не обижайтесь — я уже сказал — у нас своя работа, у вас — своя, как вы говорите — бизнес — ничего личного…Теперь иди.
— На, возьми, — на ладошке хорошенький маленький слоник-брелок. Елки-палки, талисман ведь свой отдает — никогда женщин не поймешь…
— Ты что, не возьму никогда!
— Он твой теперь. Бери, — и тихо — Ты же меня спас. У нас по твоей книжке курс был — вот я и знаю тебя.
— По красной?
— Да.
Опять задрала голову и сощурила глаза. Сейчас скажет чего-нибудь. Хохлушки, даже канадские, всегда оставляют последнее слово за собой. Точно!
— Так вот, коммендор. Скажите своим подчиненным, что они могут довести до конца то, что они начали делать со мной у машины — либо вдвоем, либо по очереди.
— Иди-иди, мы не по этой части. Плотней, плотней дверь закрывай. Штаны не забудь застегнуть. Сереж, проводи ее.
Закрыв входную дверь, я кричу в комнату:
— Василич, помнишь у Евгения Шварца в «Драконе» — Бургомистр: «…Маразм, эротомания. Идите, девочки»? Ну, ты дал с паяльником!
— Не, Кот, ты путаешь, про эротоманию — это в захаровском фильме.
Мы весело смеемся. Паша и Сергей явно разочарованы и смотрят на меня глазами ручных тигров, у которых отняли добычу.
Маленький деревянный слоник мирно лежит у меня в кармане.
А ведь правда — спас девушку. Сейчас ребята стали бы ее трясти и минут через сорок… Я помотал головой — богатое воображение всегда мне мешало.
