Алексей Барон - Эскадра его высочества

Однако эффенди глубоко ошибался. Первые же беседы дали обескураживающие результаты. Грязные, голодные, оборванные, нередко полумертвые узники покидать Аборавары в большинстве своем отказывались. Одни — потому что считали службу Поммерну изменой родине, другие несокрушимо верили, что могут доказать свою невиновность, третьи надеялись, что их отказ будет вознагражден помилованием, четвертые были настолько запуганы, что не решались воспользоваться последней возможностью для спасения, а пятые опасались за судьбу близких родственников. Эти люди действительно хорошо знали жизнь. В пределах Пресветлой Покаяны, разумеется.

Исключениями послужили два десятка муромских контрабандистов, которые с превеликим удовольствием записались в команду Стоеросова, несколько пленных альбанских офицеров, хлебавших баланду еще со времен неудачной для своего королевства войны, да разжалованный капитан имперского флота де Фридо-Бранш. Вот эти люди и составили результат почти целого дня работы комиссии Кэйра.

— Здесь не просто коллекция мозгов. Это есть коллекция испорченных мозгов! — заявил потрясенный Франц.

— Прямо и не знаю, что делать, — признался Кэйр.

— Ваша честь, а вы видели местное кладбище? — неожиданно спросил мичман Петроу, которого вместе с несколькими матросами прикомандировали к ним для охраны.

— Нет, — удивился Кэйр. — А зачем?

— Там стоит побывать. Особенно — заключенным.

— Па-аслушай, твоя честь, а ведь хорошая мысль, — сказал быстро соображавший Ждан.

— Очень даже, — кивнул Бурхан.

Кэйр объявил перерыв. И они отправились.

Место упокоения грешников находилось на южном склоне горы Святаго Вознесения, поскольку здесь за короткое полярное лето грунт протаивал глубже, чем в других местах. Примерно на полметра На такую же глубину копали могилы, да и то — по теплому времени, которое на Абораварах не превышало месяца. Очередную жертву просто сбрасывали в яму без гроба и даже савана, наскоро заваливали мерзлыми комьями, а сверху водружали необработанный камень с номером.

Кладбище начиналось за воротами лагеря и тянулось по склону вплоть до подножия ледника. Первые ряды примитивных могил имели камни, датированные серединой прошлого века. Они располагались правильными полукружьями. Здесь зеленел мох и еще наблюдались признаки минимальной благопристойности. А вот выше по склону хоронили уже как попало — вкривь, вкось, да впритык, без малейшего почтения к человеческим останкам. Несмотря на холод и свежий морской ветерок в нос бил запах тлена Ужасало, что во многих местах обнажились части скелетов.

— Песцы раскапывают, — пояснил Петроу.

— Я слышал, что этих песцов ловили голодные заключенные, — сказал Бурхан.

— Да, так говорят.

Франца передернуло.

— Боже мой, боже мой!

— Это сколько ж здесь людей-то лежит? — спросил Ждан.

— На камнях — пятизначные номера, — сказал Кэйр. — Но здесь кое-кого еще не хватает.

— Что ты такое говоришь? — побледнел Франц, оглядывая скорбное поле. — Кого тут еще может не хватать?

— Того, кто всех этих людей сюда отправил.

— Сострадариев?

— Сострадариев. Точнее, их верхушки. Она-то, верхушка, прекрасно сознает, что творит.

— Не могу представить. Вероятно, они тоже ослеплены фанатизмом.

— Преданность идее не может служить оправданием убийства даже одного человека. А их тут столько… Герр мичман, благодарю вас за прекрасную идею. Нужно чтобы завтра же эти несчастные отказники предметно ознакомились со своим будущим.

— Если у нас оно будет, это завтра, — сказал Бурхан. — Ты ничего не видишь?

— Где?

— Левее горы. Зюйд-зюйд-вест, как говорят моряки.

Кэйр приложил ко лбу ладонь.

— Ого, — сказал он. — Нужно предупредить адмирала.

Первым к портовому домику, где остановился Мак-Магон, прибежал Ждан. Как ни странно, известие адмирала нисколько не огорчило. Напротив, он вроде бы даже обрадовался. Но когда Ждан ушел, Мак-Магон выразил неудовольствие тем, что сообщение поступило не от морского наблюдательного поста, а от случайного человека.

— Виноват, герр адмирал, — сказал Мориц. — Это не так. Сообщение от постов поступило раньше. Не хотели вас будить, экселенц.

— Так уверены, что это фон Бистриц?

— Совершенно, герр адмирал. Бригантина. Под флагом Альбаниса.

— Мало ли…

— Ни один корабль добровольно к Абораварам не сунется.

— А по приказу? Не грех проверить, Мориц.

— Так точно. Корвет «Сифарис» уже снялся с якоря.

— А! Вот это правильно. Ветер?

— Устойчивый вест-норд-вест. В бухте — слабый, в проливе — умеренный. Через полчаса все выяснится, экселенц. Быть может, вздремнете еще?

— Уже не смогу. На меня плохо действуют белые ночи. Прикажите заварить кофе. И запросите информацию о состоянии кораблей. Думаю, что времени для ремонта осталось совсем мало. Да, и как себя чувствуют наши раненые? Многие ли из них уже способны вернуться в строй?

…Стены незнакомой комнаты покачивались.

В ней был очень низкий потолок и лишь одно маленькое оконце необычной формы — в ширину больше, чем в высоту. Сквозь него проникал мягкий сумеречный свет. Оттуда, из-за окна, доносились крики чаек.

Пахло лекарствами. Над головой кто-то разгуливал тяжелыми шагами. Будто чугунные гири переставлял. От буханья этих гирь-шагов егер-сержант Неедлы и очнулся.

Он попробовал повернуться на бок, но тут же невольно застонал — болело левое плечо.

— Эге! Кажется очухался, — сказали сбоку.

Иржи скосил глаза и увидел в соседней койке человека с забинтованным животом. Он был очень бледен, худ, под его запавшими глазами темнели круги, но сами глаза посмеивались.

— Ну и как себя чувствуешь, приятель? — спросил обладатель забинтованного живота.

Иржи прокашлялся.

— Пожалуй, сегодня не лучший день моей жизни.

Сосед усмехнулся.

— Совсем наоборот, не самый худший. Ты очнулся все еще на этом свете, дорогой мой.

— Простите… А вы кто? — спросил Иржи.

Сосед удивился.

— Привет! Прошка я. Прохор Петрович. Секретарь Обенауса. Неужто не признаешь?

— А, — сказал Иржи. — Извините. Вы порядком изменились.

— Изменишься тут, — проворчал Прошка. — Если брюхо прострелено. Хорошо еще, что навылет. Пуля, знаешь ли, сзади ударила и через живот улетела.

Иржи прикрыл веки. Перед глазами заплясали лошадиные морды, вспышки выстрелов, мелькающие кусты, орущие бубудуски…

— Урс Паттени жив?

— Вахмистр? Ну, к скампавею живой добрался. Он тебя даже с лошади снимал. Ты уже никакой тогда был.