Михаил Савеличев - Самурай

Намокшие фонарики давно погасли, но водопад принес с собой свет, точнее — отражения грозовых вспышек, которые он улавливал, словно огромный рефрактор, из невообразимых далей, концентрировал в себе, растворял, заставлял сливаться в равномерное свечение, превращая муть морской воды в нежную серебристую пелену, и лишь в самом низу, где она сталкивалась с металлом, серебро разбивалось, крошилось, перемалывалось в грязноватую накипь, похожую на толченое стекло из-под немытых бутылок.

Люди медленно двигались к величественному полотнищу, которое свисало со столь невероятной высоты, что казалось — его вершина уходит далеко за облака, а края, загибаясь внутрь, превращают водопад в подобие лобового стекла автомобиля, заклеенного отражающей пленкой, скрывающей лицо водителя, что неистово мчится сквозь сошедшую с ума стихию, бросающую ему навстречу море дождя и букеты молний, тут же бесследно растворяющихся в водяном зеркале, вставшем на пути крохотных человечков, обессилевших, почти обездвиженных напором обезумевшей непогоды, вынужденных продираться сквозь нее только ради того, чтобы остаться на месте.

Водопад ревел и смеялся, игриво толкал людей в грудь, но так, чтобы те не сорвались немедленно вниз, дабы подольше натешиться их бессилием, подхватывал откуда-то увесистые железяки и кидал их вниз, наблюдая за отчаянными, но успешными попытками человеческих существ увернуться от обломков лебедок и хищных стальных извивающихся тел тросов с разлохмаченными концами, похожими на щупальца плотоядных актиний, но в угаре своей забавы безжалостная стихия упустила тот момент, когда годами копившаяся в гигантском резервуаре вода стала иссякать, по плотной стене водопада медленно расходились волны агонии, ее прорезали расширяющиеся темные провалы, открывая постороннему взгляду изуродованный бок платформы, пока, наконец, единый поток не распался на жалкие ручейки, а стальное дно резервуара обнажилось, оставив себе на память лишь многочисленные мелкие лужи, оставшиеся между широкими полосами стальной окантовки, скрепляющей плиты из которых и был собран бассейн.

Последний, агонизирующий удар чуть не снес их окончательно, но Максим рванул вперед, пробивая бронированной грудью волну и чуть не выдернув из плеча Викину руку. Павел Антонович немного отстал, но это оказалось даже к лучшему, так как они превратились в своеобразный наклонный волнорез, поток плавно соскользнул вбок, и перед ними открылся черный проем, ведущий во чрево платформы.

Люди упали в темноту и еще долго не находили сил подняться, ощущая лишь дрожь перетруженных мышц, стараясь не шевелиться, даже для того, чтобы устроиться немного поудобнее, так как малейшее напряжение в руках и ногах разряжалось мучительными судорогами, точно их пропускали через мясорубку с тупым, только мнущим, расплющивающим и дробящим ножом.

Из глубины тянул устойчивый сквозняк, несущий запахи нежилых помещений, доносящий скрип расшатавшихся шпангоутов, раскачивающихся дверей, а еще гул беснующегося внизу моря, которое пыталось дотянуться и ударить платформу своим мокрым кулаком. В шум вплеталась органная мелодия сложного переплетения труб коридоров, вентиляционных шахт, вытяжек и аркад, переключающиеся регистры и клавиры хлопающих дверей и люков извлекали из гуляющего внутри лабиринта помещений ветра тоскливую мелодию запустения и ненужности, а иногда голос инструмента садился, когда какая-то важная дверь заклинивалась на ржавой петле, и печальная фуга сменялась жутким воем голодного чудовища на скрытую черными облаками луну.

Содрогания пола дополняли безысходность бесцветной палитры и удручающего органного реквиема физическим предвестием близкого разрушения, распада, судорожные волны прокатывались под людьми, как будто платформа безуспешно содрогалась в рвотных позывах, должных извергнуть их из ее внутренностей, оставить ее в бездумном одиночестве и саморазрушительном поддразнивании осатаневшего моря.

Вика стучала полупогасшим фонариком по полу, превозмогая боль в выкручиваемой холодом и усталостью руке, надеясь вытряхнуть из пластиковой трубки остатки влаги и выжать из испорченных батареек хоть немного света, но самое большее чего она могла добиться — тусклого, на грани восприятия, свечения красной спирали в лампочки. Павел Антонович попробовал привести в чувство свой фонарь, но тот вообще не подавал никаких признаков жизни, и он безнадежно отбросил его в светлое пятно входа, где бесполезный прибор тихо застучал по железу, напоследок вспыхнув так ослепительно, что вокруг стало светло как днем, а Максим в это мгновение наконец выудил откуда-то здорово помятый светильник, щелкнул пьезокристаллом, и за пыльным стеклом загорелся небольшой синеватый огонек, бросающий на стены страшные и уродливые тени.

От огня стало даже как-то теплее, кряхтя они поднялись на ноги, хватаясь руками за стены, Максим хотел вручить светильник Вике или Павлу Антоновичу, но те не выказали никакого желания его принять, и ему самому пришлось встать впереди и освещать путь их дальнейшего продвижения. Более менее свободными оказались только первые десять метров коридора, который представлял в сечении овал с установленной внизу плоской ребристой дорожкой, и круглыми, запертыми люками через равные промежутки по бокам, а дальше начинались стальные торосы, словно кто-то пытался сложить эту трубу в гармошку, но та от этого только рвалась, и сквозь дыры, обрамленные страшными зазубринами, можно было увидеть соседние коридоры, а при желании и пролезть в них через особо широкие разрывы.

Иногда скрюченные стальные листы воздвигались до потолка, не давая никакой возможности двигаться дальше, и тогда приходилось возвращаться назад, протискиваться в боковой ответвление, снова ползти, цепляться одеждой и рвать ее, пытаясь разглядеть в тусклом пламени очередную дыру, протискиваться обратно в главный коридор и идти дальше, вглубь лабиринта переходов, словно мыши, ползущие по сырным дыркам.

Смятые стены выдавливали, выламывали когда-то запертые люки, и Максим заглянул в один из них, но там не было ничего особенного — навитые спиралью толстые провода, цепляющиеся за круглые скобы и уходящие в обманчивую бесконечность, на которой плясали пятна его газового светильника, точно расплывчатые космические туманности в морозной бездне вселенной. Их шагов не было слышно, они тонули в бесконечной органной симфонии, не добавляя к ней ни единой ноты, но люди привыкли к вою и даже не пытались его нарушить звуками своего голоса, так как говорить здесь было не о чем, а указание дальнейшего направления движения осуществлялось исключительно движениями рук, чего было вполне достаточно, и в остальном люди словно слились с окружающей обстановкой если не цветом, то движениями, настроем, казалось, что они полностью подчинились законам окружающего их мирка, так же проржавели, заскрипели и запели в унисон с его пустой раковиной.