Виталий Забирко - Космический хищник (Путевые записки эстет-энтомолога)

Тхэн подошел к костру и замер в неестественной угловатой позе, уставившись на огонь. Затем медленно-медленно повернул ко мне голову.

— Здравствуйте, эстет-энтомолог Алексан Бугой, — проговорил он бесцветным голосом. — Узнали?

— Узнал, — ответил я, и по спине у меня пробежали мурашки. На ногах Тхэна были бригомейские кроссовки. Точно такие же, как стоявшие у борта перевернутой лодки. А точнее, не такие, а те же, только из другого среза времени.

— На вас нет сетки психозащиты мозга. Боитесь?

— Нет. Уже нет. Чего тебя бояться? Ты лишь фантом моей памяти, хотя сейчас и облачен в плоть и кровь.

Мозг работал быстро и четко. Ничего со мной на Сивилле произойти не могло, это я уяснил давно. Но методика постановки эксперимента надо мной мне не нравилась.

— Напрасно… — протянул млечник. — Напрасно не боитесь. — Не отходя от реалий десятилетней давности, он по-прежнему величал меня на «вы». Млечник помолчал, покачиваясь, затем сказал: — Я сяду.

Его колени начали медленно сгибаться, но вдруг подкосились, и тело рухнуло на землю. С минуту млечник тяжело барахтался в пыли, затем все-таки сел, подтянув под себя колени и охватив их руками. Кожа на левой голени лопнула, из-под обрывков выглядывала белая кость. Насчет «плоти и крови» я оказался прав только частично. Крови в этом теле уже давно не было. Свернулась.

Внезапно лицо мертвеца задергалось, губы раздвинулись, и послышались странные кашляющие звуки. Млечник смеялся. Вот уж никогда бы не подумал, что он умеет это делать! Страх, ярость — это мне довелось наблюдать в его поведении воочию, но вот смех…

— И что смешного ты увидел? — индифферентно поинтересовался я.

Кашляющие звуки оборвались.

— Положение, в котором вы сейчас находитесь, — ответил он, и в его тоне проскользнули нотки торжества. Еще одно ранее не замеченное мною проявление чувств млечника. Хотя в реальной ситуации на Пирене, когда млечник ощущал себя загнанным в клетку, трудно было ожидать от него смеха и тем более торжества.

— Думаешь, если на моей голове нет сетки психозащиты, то ты легко можешь овладеть моим сознанием?

Я старался говорить спокойно, однако по спине бегали мурашки. Хотелось верить, что сивиллянки в своем овеществленном эксперименте не допустят абсолютного натурализма, но опасения все же имелись.

— Что вы! — снисходительно пожурил меня млечник. — Здесь находится только калька моего сознания, неспособная на энергетическую атаку и захват вашей нервной системы. Поговорить с вами могу, а вот скушать — увы…

Словно камень отлег от сердца. «Скушанным» быть не хотелось.

— В таком случае смеяться над ситуацией надо мне, а не тебе! съязвил я. Млечник снова растянул губы.

— Вы в этом так уверены?

На этот раз я промолчал. Пусть говорит, послушаю и сделаю свои выводы. Если сивиллянки предполагали, что из-за трагической судьбы консула меня должны мучить угрызения совести, тогда что, по их мнению, я должен испытывать к судьбе млечника, ставшего экспонатом моей коллекции?

— А смеюсь я потому, — не дождавшись ответа, начал млечник, — что сейчас вы находитесь в том же положении, в котором был я десять лет назад на Пирене.

Я упорно молчал.

— Для моей поимки вы использовали одно из основных качеств моей натуры — чувство самосохранения. Вы оказались совершенно правы, я охотился в первую очередь на тех, кто в какой-то степени приближался к разгадке тайны моего существования. Туманно намекнув, что вам кое-что известно обо мне, вы заманили меня на Пирену. — Млечник сделал паузу, а затем медленно, с расстановкой, явно подражая моей интонации во время реального разговора на Пирене, произнес: — А как по-вашему, на какую наживку можно поймать эстет-энтомолога?

«На уникальный эстет-вид Papilionidae», — ответил я про себя, и вселенский холод начал обволакивать сознание.

— Ты хочешь сказать, — одними губами проговорил я, — что ты и сивиллянки — одна цивилизация?

— Зачем же так… — закашлял смехом млечник. — Вселенная многообразна, и ничего общего между мной и сивиллянками нет. Гораздо больше общего у сивиллянок с вами. И вы, и они — коллекционеры. Только они коллекционируют уникальные, с их точки зрения, личности гуманоидов, и поэтому известный всей Галактике эстет-энтомолог Алексан

Бугой уже сутки как помещен в их коллекцию и пришпилен булавкой к черному бархату. А лично вы… Вы всего лишь его копия, которая вернется в свой мир и будет влачить там жалкое существование вместо настоящего Алексана Бугоя.

— Почему — жалкое?

— Потому что уникальным качеством личности для сивиллянок является целеустремленность индивидуума. Именно на нее они охотятся и именно ее не могут воссоздать в копии, поскольку их цивилизация давно утратила это качество.

На такие заявления не отвечают. Их обдумывают. Что я и стал делать. Действительно, мое желание поймать Moirai reqia потускнело и отодвинулось на второй план из-за отсутствия ловчих снастей. Но оно отнюдь не исчезло, я по-прежнему хотел иметь в своей коллекции уникального экзопарусника. Явно лукавил млечник, пытаясь доказать, что я как копия напрочь потерял целеустремленность. Ну а что касается дилеммы — копия я или оригинал Алексана Бугоя… Сообщение, что я всего лишь копия, вначале шокировало. Косвенным подтверждением моей искусственной аутентичности биологическому оригиналу вроде являлось исчезновение из организма биочипов, экранирующей сетки с введенными в мозг электродами, восстановление костного сустава стопы, снятие блокады с участка памяти… Однако по здравом рассуждении я пришел к выводу, что для меня, вот такого вот, нет никакой разницы, копия я или нет. Если все это не мстительная выдумка млечника или психологический тест сивиллянок и мой оригинал, по образному выражению млечника, действительно «пришпилен булавкой к черному бархату», то это его проблемы, а не мои. Я не миелосенсорик, поэтому к своим фотографиям, даже если они представлены в виде идеальных материальных копий в единстве тела и сознания, отношусь прагматически. Пусть себе существуют, лишь бы не пытались конфликтовать со мной и не стремились занять мое место. Ибо я и только я есть настоящий оригинал эстет-энтомолога Алексана Бугоя и никогда, ни при каких обстоятельствах не соглашусь занять место копии, даже если в действительности ею и являюсь.

Костер догорал. Млечник в теле Тхэна сидел неподвижно, но из-за неверных бликов угасающего огня казалось, что мертвое лицо хакусина гримасничает. Я встал, подошел к костру, подбросил сухих веток. Огонь присел, затрещали, задымили ветки, затем вспыхнули ярким пламенем.