Александр Студитский - Разум Вселенной

— Прощай! — проговорил Юрий. — Видно, правильно говорят, что дружба испытывается бедой.

Он круто повернулся и вышел из комнаты. Его всего трясло от бешенства. Он пошел к себе, чтобы немного успокоиться перед разговором с Брандтом. На своем столе он обнаружил записку: «Всеволод Александрович здесь и готов Вас принять». Юрий посмотрел на часы. Было пять минут шестого. Перепечатанный на машинке отчет уже лежал на столе.

Ничего не поделаешь, надо идти. Спокоен он или нет, его решение непреклонно. Юрий потрогал боковой карман. Заявление было на месте.

Глава четвертая

Профессор Панфилов

Итак, корабли сожжены. Юрий вышел из кабинета профессора Брандта, держа в руках свое заявление, на котором появилась короткая надпись: «Не возражаю. В. Брандт».

Надпись, конечно, совершенно не соответствовала отношению Всеволода Александровича к заявлению Юрия. Он возражал долго, настойчиво, упорно. Выражал готовность пойти навстречу любым пожеланиям Юрия, изменить план работ в любом направлении. За исключением одного — экспериментировать в расчете на защитные и восстановительные силы организма. В отношении к лучевому поражению и его последствиям эти силы продолжали казаться Всеволоду Александровичу лишенными всякого значения. Но Юрий даже не спорил с профессором, молча слушая его возражения против своего плана. С самого начала ему было ясно, что этот план Брандт принять не может. А для того чтобы уговорить Юрия отказаться от своего плана, Всеволод Александрович не имел никаких средств, кроме собственного убеждения в бесплодности любых воздействий на последствия лучевого поражения, кроме как через пресловутую генетическую информацию. Вот почему вступать с ним в спор Юрию не хотелось.

Словом, на заявлении появилась надпись Всеволода Александровича. Корабли сожжены. Если Панфилов откажется принять Юрия в свою лабораторию, положение будет малоприятным. Больше того, и сделанный Юрием шаг, пожалуй, окажется совершенно бесцельным. Хотя, впрочем, нет, этого шага не сделать уже было нельзя. Остаться в лаборатории Брандта означало обречь себя на вечную неудовлетворенность, вплоть до того момента, когда сам Всеволод Александрович не убедится в том, что использовать Юрия для работы в интересующем Брандта направлении не удастся. Значит, другого выхода не было. Теперь только добиться встречи и разговора с Панфиловым. Юрий решительно зашагал на кафедру морфобиохимии.

Уже смеркалось, но Юрий знал, что на кафедре морфобиохимии работают поздно. И действительно, стекла в двери кабинета Панфилова слабо светились. Юрий постучал. «Войдите!» — услышал он приглушенный голос Панфилова. Юрий решительно открыл дверь и вошел в комнату.

Панфилов сидел спиной к двери, за рабочим столом. Крепкие пальцы, ярко освещенные настольной лампой, лежали на блестящих винтах микроскопа. Юрий сделал два шага и остановился.

— Извините, если я вам помешал, Павел Александрович, — сказал он нерешительно. — Но у меня очень важное дело.

Панфилов обернулся и сейчас же поднялся со своего места, увидев Юрия.

— А, это вы, Чернов, — сказал он, протягивая Юрию руку, — а ведь я вас жду. Садитесь. Вот сюда, в кресло.

Он усадил Юрия в одно из кресел, стоящих у письменного стола, и сам сел напротив него в другое. За окном темнело. Свет от настольной лампы, отражаясь от бумаг на рабочем столе, мягко рассеивался в комнате. Юрий смотрел на Панфилова и не знал, что сказать.

— Я слышал о беде с вашим товарищем Андреем Цветковым, — продолжал Панфилов. — И был уверен, что вы зайдете ко мне посоветоваться. И вот, как видите, не ошибся. Ведь вы об этом собирались со мной говорить?

Юрию вдруг стало стыдно, что он в разговоре с Брандтом и потом, думая о предстоящей беседе с Панфиловым, как-то совсем забыл о главной причине, побудившей его к решительному шагу, — болезни Андрея.

— Да, прежде всего об этом, — ответил он твердо.

— Лейкоз?

— Да. Двести тысяч лейкоцитов.

— Понимаю. Какая форма?

— Лимфолейкоз.

Сведения о состоянии Андрея Юрий получил еще рано утром по телефону.

— Острый?

— Была ремиссия. Сейчас обострение. Но есть надежда на новую ремиссию.

— И что же сказал вам Всеволод Александрович? — неожиданно спросил Панфилов.

Юрий помедлил с ответом, не зная, как приступить к объяснению. Вопрос был поставлен в лоб. Но Юрию не хотелось начинать со своей неудовлетворенности отношением Всеволода Александровича к его планам.

— Об этом я даже не говорил с Всеволодом Александровичем, — сказал он, наконец, запинаясь.

— Но вы же знаете, что он добился больших возможностей для развертывания работ по противолучевой и противораковой защите.

— Да, конечно. Но эти работы с очень далекой практической перспективой... Если только она действительно имеется... — возразил Юрий.

— Почему вы так думаете? — быстро спросил Панфилов.

— Я начал работать... по этому плану, под руководством профессора Брандта, — объяснил Юрий, нахмурясь от досады, что приходится выставлять себя в таком свете. — И утратил к нему всякое... — Он хотел сказать «доверие», но поправился и сказал: — Всякий интерес.

Панфилов выжидательно смотрел на собеседника. Юрий коротко рассказал о неудаче своих опытов с введением ДНК из кроветворной ткани здоровых животных облученным крысам.

— Понимаю, — сказал Панфилов. — И вы полагаете, что препарат ДНК не имеет перспектив и в лечении рака? На вашем месте я испытал бы этот метод и в применении к лейкемии. Никакое предубеждение, даже самое обоснованное, не может заменить эксперимента. Кто может гарантировать однозначный исход, если условия опыта изменились?

— Я не могу тратить время на эти эксперименты, — сказал глухо Юрий, — и не простил бы себе, если бы во время их проведения болезнь успела погубить Андрея.

— Понимаю, — ответил мягко Панфилов.

Юрий молчал, не решаясь приступить к главной цели своего прихода.

— Я понимаю, почему вы пришли ко мне, — продолжал Панфилов. — Вы, вероятно, слышали о моем плане работ по проблеме противолучевой и противоопухолевой защиты. И вы хотели бы знать мое мнение о перспективах борьбы с лейкозами, одной из жертв которых оказался ваш друг.

Юрий молчал, опустив глаза. Да, собственно, это было главным, из-за чего он решился на сделанный им шаг. Правда, он думал, что разговор поведет он сам. Но дело приняло совсем другой оборот. Панфилов властно вел их разговор к какой-то только ему видной цели.

— Что же я могу вам сказать, — продолжал Панфилов медленно, словно размышляя вслух. — Наше с вами положение более трудное, чем у профессора Брандта и большинства его сотрудников. Он медик, мы биологи. Он авторитетен в тех кругах, которые сейчас организуют и координируют работу по проблеме противолучевой и противораковой защиты. Мы никаким авторитетом не пользуемся. В глазах клинициста каждый биолог-экспериментатор — это бесполезный фантазер и чудак. И какой бы план борьбы с тем или иным заболеванием ни предложил биолог, этот план всегда встретит настороженное и даже недоверчивое отношение со стороны медиков. Это первая трудность, к которой нужно быть готовым, задумывая разработку какого-либо метода борьбы с тем или иным заболеванием.