Тим Скоренко - Законы прикладной эвтаназии

Что я оставляю здесь, думает он. Олега с его проблемами? Олег справится. Я не нужен ему.

Почти достроенный анабиозис? И без меня доделают.

Майю? Да, Майю.

Он думает о ней. Он думает о ней с той самой минуты, как привёл её в номер отеля в Харбине. Каждую минуту перед его взглядом стоят её глаза, её губы, её волосы, её фигура. Он любит её, но не может сказать об этом. Не сказал и никогда уже не скажет. Майя становится навязчивой идеей, то есть уже стала, стала давно.

Он рассматривает таблетку.

Таблетка – это не просто бегство от эвтаназии. Не бегство от собственной врачебной ошибки. Это в первую и основную очередь бегство от Майи.

По ночам – ещё до ареста – он погружался в мечты. Он хотел лечь в анабиозис и отправиться в будущее вместе с ней. Там его омолодят, и он станет её мужчиной. Пятьдесят три года – это молодость по понятиям двадцать седьмого века, не так ли? Может, и так. Эти ежедневные мечты страшнее, чем всё остальное. Они давят на него, заставляют сердце сжиматься и дрожать. А сердцу уже не двадцать лет, оно может не выдержать.

Впрочем, что теперь говорить. Мир вокруг него изменился не только в плане серых стен и смотрового окошечка в железной двери. Мир изменился гораздо сильнее. В его новом мире нет никакой Майи. Нет никакой больницы, никаких пациентов, никакой онкологии. В этом мире есть только он, наедине со своими страхами.

Алексей Николаевич Морозов подносит таблетку к губам.

Интересно, какая она на вкус. Он знает это – теоретически. Но теория – это одно, а практика – другое. Он думает, каково это – чувствовать, как таблетка опускается вниз по пищеводу, и понимать, что обратного пути уже нет. Что ты уже мёртв, просто пока ещё способен думать и разговаривать.

Неожиданно он вспоминает о громком деле, которое не сходило с экранов телевизоров четыре года назад. Дело об убийстве бывшего сотрудника ФСБ Александра Литвиненко. Он уехал в Лондон, попросил политического убежища и получил его. Морозов не помнит подробностей, но, кажется, Литвиненко активно критиковал действующую власть, а также был связан с подпольными террористическими группировками. И утверждал, что члены «Аль-Каиды» проходят подготовку в госструктурах РФ.

Но воспоминание о Литвиненко приходит по другой причине. Осенью 2006 года тот почувствовал себя плохо. Врачи подозревали отравление таллием.

Он умирал двадцать три дня. Двадцать три дня: новые диагнозы, новые подозрения. Выпадающие волосы, рвота, слабость, ухудшающееся зрение: карцинома, которая убивает человека за два года, здесь сжалась до двадцати дней. Потому что это был не таллий, а полоний-210, высокотоксичный радиоактивный нестабильный изотоп полония.

Каково это – лежать в больнице и знать, что тебе осталось несколько дней, хотя ещё пару недель назад ты был сильным и здоровым? Каково это – когда в твоей моче находят следы радиоактивного вещества? Каково это – знать, что никакое лечение уже не поможет, потому что твой спинной мозг не работает как нужно, не вырабатывает должное число лейкоцитов для поддержания иммунной системы?

Если Морозов сейчас положит в рот белую таблетку, двадцать три дня сожмутся для него в несколько секунд.

И пусть. Пусть будет так.

Майя, прощай. Прощай, моя девочка, моя последняя любовь.

Волковский, удачи тебе.

Олег, не забывай.

Маша, девочка Маша. Прости меня. Я действительно хотел тебе помочь, прости меня.

Простите меня все.

9

Новость приносит Волковский. Он заходит на кухню, где сидят Майя, повар Андрей и Женя. Оглядывает присутствующих, молчит.

«Что случилось?» – спрашивает Майя.

Она чувствует напряжение в воздухе. Чувствует, что Волковский должен что-то сказать, но не решается.

«Морозов умер».

«Как умер?» – Она поднимается с места.

«Покончил с собой в камере предварительного заключения. Записки не оставил».

«Как покончил?..»

Женя дополняет вопрос Майи:

«Они же даже шнурки забирают, как он умудрился?»

«Кто-то передал ему яд. Скорее всего, начальник больницы Чашников при встрече. Но уже ничего не докажешь. Он мог и с собой таблетку пронести».

Майя бессильно прислоняется к дверному косяку.

Она постаралась отдалить от себя факт преступления Морозова и его арест, но его смерть она игнорировать не может. Умер человек, благодаря которому она жива. Японскому анабиозису оставалось работать ещё от силы тридцать лет, говорил Морозов. Он дал ей очень многое, этот добрый доктор Айболит. А теперь он умер.

«Это справедливо», – говорит Волковский.

«Что?»

«Его смерть. Последняя девочка, которую он хотел спасти, выздоравливает. Ей сделали успешную операцию. Очень дорогую».

«Он не знал?»

«Он не мог знать. Я оплатил эту операцию».

Они смотрят на него – Майя и Женя. Повар исчез в подсобке.

Сказать нечего. Спасти эту девочку – значит, убить Морозова. У Волковского был выбор, и он его сделал. Сделал в пользу незнакомой больной, чьи шансы выжить были мизерными. Но он сделал свой выбор. И Майя понимает, что старик поступил правильно.

Правильно, Волковский. Ты поступил совершенно правильно.

«Наши планы не меняются?» – спрашивает Майя.

«Нет, – отвечает старик. – Десятое декабря. Мы не имеем права подвести Алексея Николаевича. Не теперь».

И это тоже правильно.

«Я имею в виду сегодняшний день».

«Юджин приедет в течение получаса», – вставляет Женя.

«Сегодня тоже всё по плану», – отрезает Волковский.

Зачем он принёс эту весть в день первых испытаний анабиозиса на человеке? Ведь он мог придержать её хотя бы до завтра.

«Хорошо», – соглашается Женя.

Для них всех Морозов был всего лишь функцией. Для Майи – нет.

Майя молча идёт в свою комнату.

Её жизнь в двадцать первом веке напоминает театр. Комната – встреча с Димой – комната – анабиозис – комната – анабиозис.

Странно жить в комнате, которая за твоё краткое пребывание не приобрела индивидуальных черт. Здесь нет твоих вещей, твоих изображений, даже запах здесь – чужой, доселе тебе незнакомый. Ты просто спишь тут и листаешь бумажные книги, которые тоже – не твои.

Она вдыхает полной грудью. Запах дерева. Этот дом принадлежал человеку, который умер.

Телефон сообщает, что пришло SMS-сообщение. Телефон, подаренный ей Морозовым.

Отправитель – Дима. Майя некоторое время смотрит в экран пустым взглядом, а затем стирает сообщение, не читая. Ей и так больно.

Когда просто сидишь на кухне и разговариваешь с Женей о разном, время летит незаметно. Разговор переходит с одного на другое, и даже если всплывает тема эвтаназии, она проходит безболезненно.

Но теперь нужно убивать время в одиночестве, потому что она не хочет никого видеть.