Юрий Петухов - Западня (сборник)

Точно в срок отчет лежал перед начальником. Рядом стоял сам исполнитель.

— Молотск! Листиков, родина тебя не забудет! — голос начальника дрожал. — Ты мне напомни при распределении премии, лады?

Премию и благодарность получил Семен Михайлович. Не остался в стороне и его верный помощник Гугин. Всякий труд, а тем более, столь неординарный и ответственный, должен быть вознагражден и отмечен. По заслугам воздается.

О Листикове не вспомнили, а сам он высовываться посчитал нескромным. Впрочем, с него хватало и обычного удовлетворения от проделанной на совесть работы. А если по-честному, Листиков променял бы все на свете благодарности и прочие награды на денек в том самом подшефном колхозе-совхозе. Большего ему и не надо было. Ни от кого.

Прошло года полтора, а может и все три. Листиков еще дважды побывал "на картошке". С постоянным переездом на лоно пока не получалось. Но он и не гнал коней, знал, что дольше, чем до пенсии в городе все равно не останется. И мечта эта укрепляла его в жизни.

Семен Михайлович также кое-где побывать успел — всякую мелочь на севере и юге европейского полуострова он и не считал даже, редко припоминал при разговорах или в беседах дружеских. Запомнился международный конгресс аж в самой Бразилии, куда его без излишней спешности доставил огромный океанский лайнер — целый белоснежный город над лазурной волной. Вот это еще куда ни шло! Семен Михайлович подумывал даже иногда над замыслом книжоночки с каким-нибудь простеньким, но доходчивым названием типа "Мое открытие…" — на месте многоточия у него мелькали названия самых экзотических и дальних стран, потом он решил, что это довольно-таки мелко, надо ведь глубже, шире, и получилось "Мое открытие мира", но и здесь, чтобы ни у кого не возникло сомнений по поводу последнего слова, он вставил перед ним еще одно, бьющее в точку — «цивилизованного»! Придумав название, Семен Михайлович успокоился и отложил работу по написанию на времена более удобные. Правда, он за это время опубликовал несколько этаких дорожных заметок, в которых со всей широтой души делился с согражданами опытом мировой цивилизации — ощущал себя при этом проводником прогресса, несущим свет в самые потаенные уголки земного шара… Бразильский конгресс прошел чрезвычайно плодотворно. Загорелый и бодрый Семен Михайлович вернулся назад полным задумок и планов.

С обещанными Гугину «чикаго» и «лос-анжелесом» пока ничего не получалось, но они оба не теряли надежды. Зато между делом посетили Австралию, где Семен Михайлович с упоением катался на страусе, впряженном в двухколесную повозку, а Боря Гугин бурно аплодировал бесстрашию шефа, стоя за оградой и перемигиваясь с хорошенькой австралийкой. Он так и не сподобился овладеть правильным произношением имени музы, покровительницы танца и потому продолжал обращаться с ней запросто, по-панибратски, называя «тырпсихолой» — и Семен Михайлович смирился с этим. Зато Боря со всем присущим ему напором и темпераментом не уставал уверять всех, особенно после дружеских встреч, что:

— Научно-технические обмены — отмен-ны-ы!!!

Короче говоря, жизнь била ключом, бурлила. И Дугин с Гугиным не отставали от жизни.

И только недалекие и легкомысленные сотрудники Листикова, даже и по прошествии времени, нет-нет да и подходили к нему с ласковой ухмылочкой на губах, похлопывали по плечу, заглядывали в глаза и спрашивали:

"Ну что, старина, не сидится дома, все по свету мотаешься? Поделись с друзьями-то — как там, в Париже?"

Помрачение

Бессилие добра не есть добро, и никак нельзя признать должным тот факт, что лишь часть человечества желает должного, что весьма немногие живут как должно и что никто не может привести мир в должное состояние.

Красота воину оружие, кораблю ветрило, тако и праведнику почитание книжное…

Книгам бо есть неищетная глубина.

Тащиться на толкучку через полгорода да еще в субботу, заранее обрекая себя на потерю половины дня, Игорю очень не хотелось. Он не был завсегдатаем мест, где можно было разжиться практически любой книгой, но в отличие от большинства знал туда дорогу, бывал раз семь-восемь. Общее впечатление после таких посещений оставалось малоприятным. И не только из-за встреч с прожженными делягами, для которых книга ничто, нет — товар, только товар. Но и по другим причинам. Первый раз у него буквально из рук вырвали ценную вещь, Махабхарату из серии литпамятников, а взамен всучили пару макулатурных томиков, которым грош цена и по рыночной конъюнктуре и по содержанию. Он тогда просто растерялся от напора, от всесокрушающей и беспринципной наглости, с какой обдуривали новичка. "Потом жалел. Но ругал только себя. Во второй — отдал двадцатник за то, что можно было купить за пятерку… На третий стал умнее и опытнее, и в результате вообще ничего не приобрел — дураков кроме него было не так уж много, а если и попадались, так не имели того, чего Игорь хотел. Да и впоследствии для того, чтоб заиметь нужную книгу, отдавал всегда больше: честного обмена не получалось, точнее, его просто не допускали живущие этим промыслом — они всегда в нужный момент оказывались рядом, перебивали сделку, уводили «товар» из-под носа. Игорь уже и расстраиваться перестал — какая, в конце концов, разница: трояком больше, трояком меньше — лишь бы заполучить желанное.

Он вышел из дома, так и не решив — куда поедет: в Сокольники, Измайлово или еще куда… Могло и вообще ничего не выгореть, хотя бы потому, что по субботам на толкучки любила захаживать милиция — и тогда всех как ветром сдувало. Игорь сердцем был на стороне не слишком-то активных, по правде говоря, равнодушных милиционеров — и он жаждал наведения порядка и пресечения нетрудовых доходов, но… В том-то и дело, что — но! Лишь после того, как он приобретет, что ищет, — вот тогда и пускай наводят и пресекают, давно пора! А сейчас надо ехать, в последний раз, и больше никогда, ни ногой!

Посреди сумрачной и слякотной московской зимы погодка вдруг раздобрилась, выделила на субботний день немного солнечного света из своих запасов. Солнце ослепляло, потому что было низким по-зимнему. Оно буравило ноздристые грязные сугробы с пробивающимися из них бесчисленными окурками, но не топило снега — грело в самый раз для января, без луж и сырости. И Игорь, топая к трамвайной остановке, незаметно отмякал. Настроение всегда приходило к нему по ходу дела, трудно было лишь раскачаться.