Федор Чешко - На берегах тумана

Первый шаг дался с трудом, однако дальше дело потихоньку наладилось. Тропа была не из гладких, и приходилось неотрывно смотреть под ноги, чтобы не оступиться, не споткнуться, потому что на каждый толчок Рюни отзывалась коротким болезненным всхлипом.

Кроме как под ноги, никуда смотреть и не стоило. По сторонам тянулось унылое однообразие скальных обрывов, на которые ни человек, ни зверь, ни извергнутое Прорвой чудовище не смогли бы вскарабкаться, даже спасаясь от неминуемой гибели. Тропа петляла, змеилась между отвесными каменными стенами, и впереди, за несколькими извивами бывшего когда-то речным руслом ущелья, перегораживала ее построенная людьми крепостная стена — Каменные Ворота. Никакие они, конечно, не каменные, и даже не ворота, а просто узкая дубовая дверца, окованная массивным железом. Там всегда неусыпная стража, оттуда уставились в сторону Серой Прорвы жерла медных корабельных мортир — ни одному нездешнему монстру нет хода за эту стену, в земли, обитаемые людьми. Наверное, и Нору нет туда ходу, наверное, изнывающие в карауле рейтары выполнят обещание давешних конвоиров — изувечат и бросят подыхать на берегу тумана. Ну и пусть. Все равно ведь деваться некуда. И это единственное место, где могут помочь Рюни...

Ходьба превратилась для Нора в тяжкую надоедливую работу. Пот разъедал лицо; в глазах темнело от нескончаемого мелькания камней, выбоин, кочек; мысли стали вялы и скудны. И когда, свернув за очередной поворот, он едва не уткнулся в грудь спокойно стоящего человека, то лишь фыркнул злобно: вот ведь стал на самой дороге! Ему даже в голову не пришло подумать, откуда мог взяться праздный прохожий там, где люди вообще бывают редко и где никогда не бывает одиноких людей. Уже двинувшись было в обход досадной преграды, Нор наконец-то сообразил заглянуть встречному в лицо. И лицо это — бесстрастное, исполосованное то ли шрамами, то ли старческими морщинами — оказалось вдруг таким знакомым, что парень аж вскрикнул, вскинулся ошалевшим от восторга щенком: вот кто защитит, поможет, выручит и Рюни, и его... В следующий миг окружающие скалы взорвались брызгами разноцветного пламени, а потом мир проглотила вязкая, ленивая тьма.

Покрышка фургона набухла росной сыростью; мутные ручейки пропитали подстилку, и мокрая слежавшаяся солома неприятно липла к голой спине. Где-то там, за грязной холстиной, рождался день. Наверное, он будет безоблачным; наверное, влажный пронзительный ветер уже буянит над поросшими терновником холмами, рвет хрупкие цветы с черных корявых веток, пасет пыльные смерчики на вытоптанной скучной дороге... Хороший, наверное, будет день, веселый, светлый, только не для Нора эти веселье и свет.

Повизгивают несмазанные колеса, скрипит-грохочет колыхающийся на выбоинах фургон, неровным лязгом отзываются на эти колыхания наборные панцири охранников и кандальные цепи... Вся ночь прошла в пути, занимается утро, но ни отдыха, ни конца торопливой езде, похоже, не будет.

Везут. Куда везут, зачем? Не сказали. Поздним вечером с руганью ввалились в подвал, схватили, поволокли по узким лестницам, по гулким пустым коридорам; потом швырнули на руки двоим латникам, и те — тоже с руганью, с тумаками — приковали ржавыми цепями к днищу. Пока они препирались, соображая, как цеплять цепи на обрубок увечной руки, темный двор оживал факельными огнями и раздраженными спорами. Нор видел багровые блики, просвечивающие сквозь дыры фургонной покрышки, слышал, как кто-то уверял, будто без ведома господина старшего надзирателя не имеет права, а в ответ требовали задраить пасть и убираться из-под копыт. Потом хлопнул бич, лошади с места рванули чуть ли не вскачь...

За всю ночь фургон останавливался только дважды. Не успевал стихнуть колесный скрип, как один из латников выбирался в темноту, и снаружи затевалась лихорадочная суета. Топот, конское ржание, голоса... Один раз Нору примерещился невнятный вопль: «Именем его первосвященства!..» Если на остановках действительно меняли лошадей и если происходило это на обычных почтовых станциях, то за ночь фургон отмахал не меньше пятидесяти лиг. Но куда же, куда везут? В Столицу? Обратно к Последнему Хребту? В Галерную Гавань?

Впрочем, Нору так и не удалось принудить себя к размышлениям о цели этой внезапной поездки. Он устал, отупел от неспособности разобраться в происходящем. После его возвращения из Прорвы минуло уже больше двадцати дней, но ни один из них не принес никаких объяснений. Наоборот, время плодило загадки, как поварская неопрятность плодит мерзостных насекомых.

Из всего случившегося Нор сумел понять только одно: пока он с восторгом любовался лицом бывшего Первого Учителя Орденской Школы, кто-то подкрался сзади, причем подкрался не с пустыми руками. Волшебная вспышка и последовавшая за ней чернота имели вполне прозаическое объяснение — хороший удар по голове, на память о котором сохранилась здоровенная ссадина. Спасибо всемогущим, хотя бы это не подлежало сомнению. Но вот кто бил? За что? Как очутился между Прорвой и Каменными Воротами отлученный от Школы старик? А главное, куда подевалась Рюни? Жива ли она?

Когда Нор очнулся, рядом с ним не оказалось ни Учителя, ни раненой девушки. Он валялся на куче гнилой соломы, над головой нависал низкий сводчатый потолок, а вокруг были глухие стены — осклизлые, густо поросшие мхом. Это было так похоже на склеп, что парень было счел себя похороненным заживо. Однако позже приметил он под самым потолком узенькое зарешеченное оконце, сквозь которое сочился мутный свет и долетали звуки, на кладбищенскую тишину не похожие. А в дальней стене обнаружилась низкая дверца с прикрытым глазком, после чего у Нора пропали всякие сомнения относительно места своего пребывания. Тут и дурак догадается, где очутился, если на окне решетка и дверной глазок открывается снаружи.

Вооружение пропало, исчез даже одевавшийся на культю железный бивень. Из одежды на парне остался лишь обернутый вокруг бедер лоскут заскорузлой кожи — скорее всего, к нему просто побрезговали прикасаться. По утрам в подвал (то, что это именно подвал, Нор понял, когда заметил в оконце мелькание ног прохаживающегося по двору караульного) приносили краюху дрянного хлеба и миску пахнущей тиной воды. Приносящие еду всякий раз были новые, смотрели они хмуро и на попытки заговорить не обращали внимания.

Разговаривали с Нором другие. Каждый день, когда пятно протиснувшегося сквозь оконную решетку света доползало до противоположной стены, являлись двое допросчиков. Одутловатые, сутулые, одетые небрежно и тускло, они могли быть мелкими чиновниками окраинной префектуры, или порученцами кого-либо из орденских иерархов, или кем угодно еще. Кто их присылал, какого прока ждали от этих допросов, Нор так и не понял.