Ночная Сторона Длинного Солнца - Джин Родман Вулф
Он подождал, скажет ли она что-нибудь, но она промолчала.
— То, что просит от нас Ехидна, на самом деле не такая уж и большая жертва, даже для мужчин. Я всегда считал его знаком, маленькой жертвой, которая должна показать ей, — показать всем вам, — что мы серьезны. Мы избавляемся от тысяч ссор и унижений, и, поскольку у нас нет своих детей, все дети — наши.
С ее восхитительного лица исчезла улыбка, ее место заняла печаль, которая заставила сжаться его сердце.
— Я больше не буду говорить с тобой, Шелк. Или, по меньшей мере, не очень скоро. Нет, скоро. За мной охотятся… — И ее совершенные черты лица превратились в танцующие цвета.
Он встал и обнаружил, что весь покрыт холодным потом — туника и сутана промокли насквозь, несмотря на жару, царившую в комнате. Он бессмысленно уставился на разбитое окно, то самое, которое он открыл, когда говорил с Орхидеей. Возможно, боги — сама Киприда — подтолкнула его открыть именно это окно; но Орхидея закрыла его, как только он ушел, и ему следовало знать, что она так и сделает.
Он вздрогнул и почувствовал себя так, как будто проснулся от восхитительного сна.
Ужасное молчание наполняло пустой дом, и он смутно вспомнил чьи-то слова: в домах с привидениями тише всего тогда, когда по ним ходят призраки. Все жители находились снаружи, ожидая его на Ламповой улице, там, где он оставил их; и он ничего не сможет им рассказать.
Он представил себе их, молча стоявших колонной, ни на кого не глядя, или глядящих друг на друга. Много ли они услышали через окно? Возможно, ничего.
Ему захотелось подпрыгнуть и закричать, и выбросить из окна нетронутый бокал Орхидеи или пустой стакан. Вместо этого он встал на колени и нарисовал знак сложения; затем опять поднялся, при помощи трости Крови.
* * *
Кровь захотел узнать, кто позвал его, но Шелк только покачал головой.
— Ты не хочешь сказать мне?
— Ты же не веришь ни в богов, ни в бесов. Почему я должен говорить тебе что-то, что заставит тебя только насмехаться надо мной?
— Это была не бесовка! — воскликнула женщина, чьи волосы настолько выгорели, что стали желтыми, как у Шелка.
— Ты должна молчать о том, что ты слышала, — сказал ей Шелк. — И ты не должна была ничего слышать.
— Вроде бы Муск и Окунь нашли всех женщин, которые живут в заведении, и заставили их прийти на твою церемонию, — сказал Кровь. — Если они кого-то пропустили, я хочу об этом знать. — Он повернулся к Орхидее. — Ты знаешь своих девиц. Они все здесь?
Она кивнула, с окаменевшим лицом:
— Все, кроме Элодеи.
Мускус посмотрел на Шелка так, словно хотел убить его; Шелк встретился с ним глазами, потом отвернулся и громко сказал всем:
— Мы еще не закончили третий обход. Крайне необходимо, чтобы мы его сделали. Возвращайтесь на свои места, пожалуйста. — Он коснулся плеча Крови. — И ты возвращайся на свое место в колонне.
Орхидея все еще держала Писания, ее палец находился в том месте, где он перестал читать. Шелк взял у нее тяжелый том и начал идти и читать, каждый шаг — одно слово, как предписывал ритуал:
— «Человек сам творит условия, необходимые для продолжения борьбы с его животными желаниями; тем не менее его природа, опыт духа и материальные нужды никогда не исчезают. Его мука зависит только от него, но последствия этой муки всегда достаточно печальны. Вы должны подумать об этом».
Слова ничего не значили; перед глазами стояло сверхъестественно красивое лицо Киприды. Она казалась полностью отличной от Внешнего, и тем не менее он чувствовал, что они — одно, что Внешний, который говорил многими голосами, сейчас заговорил еще одним. Шелк напомнил себе, как делал много раз с того бесконечного мгновения на площадке для игры в мяч, что Внешний предостерег его: не жди помощи; и тем не менее он получил ее, и скоро получит еще. Руки тряслись, и голос ломался, как у мальчика.
— «…имеет целиком интеллектуальные амбиции и стремления».
Вот и дверь в покинутый мантейон, над которой сверкает свежий полый крест, нарисованный еще не высохшей черной краской. Он с силой захлопнул Писания, открыл дверь и похромал вперед, по ступенькам, на сцену, которая раньше была святилищем.
— Пожалуйста, садитесь. Не имеет значения, с кем вы сядете, это ненадолго. Мы почти закончили.
Опираясь на трость Крови, он подождал, пока все рассядутся.
— Итак, сейчас я прикажу бесовке уйти. Я вижу, что последний человек в нашей процессии — Окунь, я полагаю — закрыл за собой дверь. Для этой части церемонии она должна быть открыта. — Как удачно, он вспомнил имя тонкой женщины. — Крассула, ты сидишь ближе всех. Не откроешь ли ее для нас, пожалуйста?
— Спасибо тебе. Поскольку ты сама была одержима, будет замечательно, если мы начнем последний этап экзорцизма с тебя. У тебя хорошая память?
Крассула решительно покачала головой.
— Ладно. А у кого хорошая?
Встала Синель:
— У меня, патера. Очень хорошая, и я не выпила ни капли с прошлой ночи.
Шелк заколебался.
— Можно?
Шелк медленно кивнул. Очень похвально с ее стороны; он мог только надеяться, что она не подведет.
— Вот формула, которую будут использовать все из нас: «Уходи, во имя этих богов, и никогда не возвращайся». Возможно, тебе стоит повторить ее.
— Уходи, во имя этих богов, и никогда не возвращайся.
— Очень хорошо. Я надеюсь, что все тебя слышали. Когда я закончу, я укажу на тебя. Произнеси свое имя вслух, потом повтори формулу: «Уходи, во имя этих богов, и никогда не возвращайся». Потом я укажу на следующего, женщину рядом с тобой, и она должна будет сказать свое имя и повторить формулу, которую только что услышала от тебя. Есть кто-нибудь, кто не понял?
Он пробежался взглядом по всем лицам, как уже делал раньше, но не нашел и следа Мукор.
— Очень хорошо.
Шелк заставил себя встать совершенно прямо.
— Если в этом доме есть кто-нибудь, кто пришел не во имя богов, да уйдет он. Я говорю от имени Великого Паса, Сильной Сфингс, Жгучей Сциллы… — Звучавшие имена казались простыми словами, пустыми и бесполезными, как вздохи горячего ветра, который, начиная с весны, время от времени обрушивался на город; и он не смог заставить себя произнести имя Ехидны. — От имени Внешнего и Восхитительной Киприды. Я, Шелк, говорю тебе. Уходи! Уходи, во имя этих богов, и никогда не возвращайся.
Он указал
