Ольга Елисеева - Сокол на запястье

-- Не советую. -- отчеканил царь. -- Раб везде собака. -- он выставил в солнечное пятно на столе свою левую руку. -- Никогда не обращал внимания?

Глаза Тэма округлились. Он действительно никогда не замечал, что у Делайса на мизинце не хватает одной фаланги.

-- Это меня Македа наградила. -- пояснил царь. -- В первый день плена. Как и всех остальных.

Тэм взглянул на свою левую руку, у него мизинец и вовсе отсутствовал.

-- Вам повезло. -- протянул он. -- Хоть палец целиком не оттяпали.

-- Бреселида вовремя оттолкнула, -- отозвался царь. -- Акинак прошел по косой. Но в глазах было темно, как будто всю кисть отхватили.

Раб кивнул.

-- Я часто думаю: почему мы? -- спросил он. -- Ведь они убивали десятками. Почему нас оставили?

-- На развод. -- хмыкнул собеседник. -- Посмотри на себя. Таких как ты на поле после боя было много?

Раб мотнул головой.

-- Да мы вообще стадо гнали. Какой там бой! Как вспомню, -- он зажмурился. -- Кто? Откуда? Зачем? Ну взяли бы коров. Но они ж всех до одного под нож!

Царь легонько хлопнул Тэма по плечу.

-- Благодари богов, что выжил. Так о чем ты мне хотел со мной переговорить?

Собеседник крякнул.

-- На осеннее Равноденствие снова будут жертвы из города. -- Тут Тэм выложил все, что знал о ночном посещении царицы Ликомедом.

Делайс сразу помрачнел. Было ясно, что найденный в храмовой роще человек никто иной как Эвмил. У царя не возникло сомнений и в причине его смерти.

-- Дело действительно дрянь. -- кивнул он Тэму. -- И что теперь предпринять, ума не приложу.

-- Вам надо бежать. -- сказал раб. -- А то они затянут мешок и будет поздно.

Делайс и сам это понимал. Но не мог смириться.

-- В конце месяца совет. Я потребую отмены жертвы, сошлюсь на беспокойство в городе, прегражу волнениями степных родов, скажу, что в горах собираются банды... Нет, этого, пожалуй, не стоит говорить. А то меня же и обвинять в заговоре. Впрочем, справедливо... Боги, почему я все должен делать за всех! -- он воздел к потолку руки.

Тэм чуть не поперхнулся оливкой и смерил собеседника насмешливым взглядом.

-- Ну кое-что я делаю за вас.

-- Не наглей. -- оборвал его Делайс. - Ты пашешь мое поле. Но мне оно отродясь было не нужно. Пусть сорняками порастет! -- он наморщил лоб, возвращаясь к прерванным мыслям. -- Надо поговорить с Бреселидой. Тиргитао ей доверяет...

-- Не слишком обольщайтесь. -- остановил его Тэм. -- Царица не доверяет даже собственной тени. Она и спит с мечом под подушкой. Сколько раз смотрел и думал: вытащить сейчас и полоснуть по горлу, а там будь, что будет. Хоть за себя отомщу.

-- Это ничего не изменит. -- вздохнул Делайс. -- Будет новая царица. Та же Бреселида. Она умней и мягче. Но дело-то не в ней! -- последние слова он произнес с ожесточением

-- Бреселида -- новая царица, -- мечтательно протянул Тэм. -- Это было бы хорошо...

-- И думать не смей! -- сильные пальцы Делайса сомкнулись на горле собеседника. -- Ради добрых чувств, которые я к тебе питаю. - "живой бог" уже смутился своего порыва и убрал руку.

"Ну да, -- Тэм потер шею, -- это как раз то поле, которое ты хочешь вспахать сам. Боюсь, там будет многовато камней". Он с легкой завистью взирал на Делайса, заранее зная: ему все удастся. Если не с царством, то с женщиной. С той другой женщиной, до которой он, Тэм, не смеет дотянуться даже в мыслях.

-- Мне нужно, чтоб ты передал Бреседиде мою просьбу. -- сказал Делайс. -- Пусть завтра утром приедет в кузницу Тира. Она знает.

Раб кивнул. Он прекрасно понимал, что ему легче выйти из андрона, не привлекая к себе внимания.

Поделив по-братски остатки ужина, мужчины простились. Тэм вывел гостя через ту же неприметную дверь. Было уже темно. Царь пустил лошадь дорогой к порту. Перед сном он хотел прогуляться. Там еще сияли факелы, слышались голоса, разгрузка не прекращалась даже ночью.

"Все-таки Горгиппия -- большой город. -- не без гордости думал Делайс. -- А будет еще больше. И богаче. Если..." Если война, ощущение которой уже повисло в воздухе, не сотрет столицу меотянок в прах. "Будь, что будет. -- твердо сказал себе Делайс. -- Даже смерть лучше, чем ежедневное потакание убийству. Зачем земля рождает своих детей? Неужели только за тем, чтоб убить их до срока? И если это так, то нельзя ли обуздать землю?"

* * *

Гекуба молча смотрела на свое обнаженное, коричневатое, как земля, тело. Две молодые послушницы обтирали его губками. Грязные струйки воды стекали на выщербленный пол. День закончился, а с ним жара, пот и пыль. Их надо было смыть.

Девушки натерли шею и руки прорицательницы оливковым маслом и облачили ее в зеленую шерстяную пеплу, заколов одежду серебряными застежками на плечах. Черный плащ Гекуба накинула сама. Она вышла на темный двор, где две жрицы уже держали для нее лошадь. К седлу был приторочен связанный черный ягненок.

Старуха удовлетворенно кивнула и жестом отказалась от помощи, влезая верхом. Рабы открыли ей ворота. Главная прорицательница покинула храм. Одна. Без сопровождения. Ночью.

Мелкие осенние звезды лишь слегка присыпали край неба. Холодный ветер гнал со стороны моря облака. Черная, как сама ночь, всадница миновала ремесленные предместья с редкими огоньками и, оказавшись за городом, подняла лошадь в галоп.

Вздрагивавшее тело барашка приятно грело зад старухи. Живая горячая кровь пленницей бежала по его жилам. Но Гекуба знала, что скоро освободит ее, даст заплясать по земле, после чего оракул будет говорить. Если захочет.

В последнем старуха сомневалась. Не даром она отправилась приносить жертву на Царский курган. Там на вершине холма росла священная сосна Артемиды, а под ней стоял каменный алтарь. Гадания в храме Трехликой сильно обеспокоили главную жрицу. Печень жертвенных животных была сухой, как труха. Это могло означать только одно - Великая Мать умирает от жажды и гневается на своих жадных жестоких детей, забывших о ней!

Ведь она не так уж много просит! Пить. Только пить.

-- Нельзя жить на земле и ничего не давать взамен. - Гекуба не удивилась, что произнесла свою мысль вслух. Давно она не выезжала за пределы города. С самого похода в Пантикапей. Вот когда земля получила царские гекатомбы!

Милостивая и многогрешная. Прах под ногами, одевающийся в царские одежды зелени, золота и пурпура. Обнаженная, как невеста, и запеленывающаяся в белый саван перед погребением. Сейчас степь лежала голая, словно тело, готовое к омовению осенним дождем. Мертвое. Холодное. Бестрепетное. Еще месяц и его скует стужа, а пурга покроет редкую желтую стерню. Все. Пол года смерти. Присушенные морозом слезы Деметры и глухой мрак Аида над головой у живого зеленого ростка, шевелящегося в мертвом чреве Матери.