Кир Булычев - НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 24

Это прекрасная иллюстрация и огромной пользы и весьма ограниченных возможностей нынешней системы популяризации.

Научная популяризация внесла колоссальный вклад в развенчание богов небесных и в создание богов земных, Наука стала ее богом, а ученые — пророком, деяния которого можно описать, но нельзя объяснить.

И только современная научная фантастика, даже не пытаясь объяснить науку, смело ввела нас в лабораторию ученого, приобщила к миру его идей.

Мы уже пережили тот период, когда велись серьезные дискуссии на тему «Нужен ли инженеру Бетховен» и неистовые рыцари ломали полемические копья на ристалищах физики и лирики. Многим чуть поседевшим ветеранам таких битв уже немного смешно вспоминать их. Профессия космонавта тоже стала привычной. Мы привыкли видеть этих бесстрашных героев из плоти и крови и на небесах и в космосе. Поэтому и стыдно спорить нам теперь, возьмет или не возьмет с собой космонавт «ветку сирени».

Но не настал еще день, когда мы с неловкой усмешкой вспомним дискуссии и другого рода: «Можно ли быть сегодня культурным человеком, не зная науки».

Вот в какое время появилась современная научная фантастика — литература о науке, многое у науки заимствующая, но написанная на понятном для всех языке. И появление ее закономерно.

Наука безразлична к проблемам морали, тогда как ученый — сознательный член общества — не может и не должен быть безразличным. Нельзя языком математики, физики, биологии, химии излагать моральные аспекты тех или иных открытий. Фантастика дает такую возможность. И язык у нее, о какой бы науке ни шла речь, единый — общедоступный. В этом, мне кажется, основная притягательная сила фантастики для ученых.

«Если бы мне пришлось вновь пережить свою жизнь, — писал Чарлз Дарвин, — я установил бы для себя за правило читать какое-то количество стихов и слушать какое-то количество музыки по крайней мере раз в неделю; быть может, путем такого постоянного упражнения мне удалось бы сохранить активность тех частей моего мозга, которые теперь атрофировались. Утрата этих вкусов… может быть, вредно отражается на умственных способностях, а еще вероятнее — на нравственных качествах, так как ослабляет эмоциональную сторону нашей природы».

Великий эволюционист понимал, насколько важно искусство для научного творчества. Природа едина, но математика далеко не единственный ее язык. Как правило, наиболее блистательные открытия приносит нам аналогия, перебросившая свой невидимый мост между самыми отдаленными областями человеческой жизни.

Академик А. Е. Арбузов часто говорил: «Не могу представить себе химика, не знакомого с высотами поэзии, с картинами мастеров живописи, с хорошей музыкой. Вряд ли он создаст что-либо значительное в своей области». И это действительно так: у науки своя эстетика. Но заметить, почувствовать ее может лишь тот, от кого искусство не закрыто наглухо запертой дверью. Для Бутлерова путь в науку начался, по его собственному признанию, с увлечения «химическим колоритом». Его поразили сверкающие красные пластинки азобензола, игольчатые желтые кристаллы азоксибензола, серебристые чешуйки бензидина.

Тяга к классическому совершенству, привычка к гармонии пропорций, скупость художника в деталях и элементах конструкции — вот что дает исследователю искусство. Недаром один из основоположников структурной теории Кекуле любил и хорошо знал архитектуру. Он искал красоту, упорядоченность и лаконичность форм и в построении молекул, И поиск этот был аналогией, переброшенной от искусства к естествознанию.

Таких примеров можно привести много. Но наш век отличается особой спецификой. Сейчас от ученых во многом зависит судьба всего человечества. Ученые передали людям власть над титаническими силами. И в зависимости от того, в какую сторону будут повернуты эти силы, наша Земля станет либо мертвым небесным телом, лицо центром процветающей космической цивилизации,

Вот почему моральные проблемы науки достигли теперь невиданной остроты. И те «нравственные качества», о которых писал Дарвин, определяют сегодня лицо ученого: либо гражданина, ответственного перед своей совестью и миром, либо маньяка, хладнокровно вооружающего поджигателей войны «пятнистой лихорадкой скалистых гор», нейтронными и кобальтовыми бомбами.

Фантастика закономерно сделалась моральным зеркалом науки Более того, ее нравственно-эстетическим полигоном, открытым для всех. Галактическая эпопея: «Звездные Корабли», «Туманность Андромеды» и «Сердце Змеи», которую представил на этом многомиллионном читательском полигоне Ефремов, стала подлинным литературным открытием. Повесть «Звездные Корабли» явилась, как писали биографы Ефремова Е. Брандис и В. Дмитревский, только «прелюдией к покоряющей воображение гипотезе Великого Кольца Миров, в которой писатель предстает как убежденный сторонник антропоцентрического взгляда на развитие разумной жизни во Вселенной. Опираясь на цепь логических доказательств, он приходит к выводу, что в относительно сходных условиях законы биологической эволюции относительно единообразны и неизбежно приводят на различных планетах к созданию высшей формы мыслящей материи — человека».

Ефремов действительно был глубоко убежден, хотя с равным основанием можно стоять и на диаметрально противоположной позиции, что «форма человека, его облик как мыслящего живого существа не случаен», поскольку «наиболее соответствует организму, обладающему огромным мыслящим мозгом»,

«Между враждебными жизни силами космоса, — писал он в «Звездных Кораблях», — есть лишь узкие коридоры, которые использует жизнь, и эти коридоры строго определяют ее облик. Поэтому всякое другое мыслящее существо должно обладать многими чертами строения, сходными с человеческими, особенно в черепе».

Это кредо не только Ефремова-фантаста, но и Ефремова-биолога. Оно красной нитью проходит через все его творчество, в той или иной форме присутствует во всех произведениях, написанных после «Звездных Кораблей». Вполне закономерно поэтому, что во всех звездных мирах посланцы Земли встречают жизнь, подобную нашей. Даже если она построена на принципиально иной химической основе (фтор вместо кислорода в «Сердце Змеи»), Именно это и позволяет писателю сделать окончательный вывод: «У нас на Земле и там, в глубинах пространства, расцветает жизнь — могучий источник мысли и воли, который впоследствии превратится в поток, широко разлившийся по Вселенной. Поток, который соединит отдельные ручейки в могучий океан мысли».

«Звездные Корабли» — своего рода точка перегиба. Это небольшое произведение как бы завершает первый начальный период развития современной советской научной фантастики и вместе с тем открывает дорогу к «Туманности Андромеды» — роману, с которого начался ее подлинный расцвет. Взлет, целиком и полностью обусловленный научно-технической революцией, которая охватила все сферы нашей жизни.