Мартин Гринберг - Мир Роджера Желязны. Лорд фантастики

— Но главные боги…

— Даже если они не умирают, они могут оказаться забытыми, а эффект получается тот же самый. Пока ты томился под Этной, пришли новые боги. Не было даже никакой битвы. Они просто заняли наше место, и нам пришлось уступить. Мы полностью исчезли.

— Да, я заметил.

— Да. Оказались не у дел. Видел, во что превратились наши храмы? Ты видел, чтобы кто-нибудь приносил нам жертвы? Нет, нет, все кончено для нас, поклонение, приношения. Давно уже ничего этого нет. Мы оказались в изгнании, всех нас, с чадами и домочадцами, разметало по свету. Я уверена, что многие просто умерли, несмотря на наше теоретическое бессмертие. Другие где-то обретаются, я думаю. Но вот уже тысячу лет, как никого из наших не видела.

— Кто же это был, кого ты видела в последний раз?

— Аполлон — он поседел и обзавелся брюшком. Однажды я заметила в толпе Гермеса — я думаю, это был именно Гермес — какой-то вялый, с одышкой и хромой, как Гефест.

— А Зевс? — спросил я. — Ты никогда не сталкивалась с ним с тех пор, как вы покинули Олимп?

— Нет. Ни разу.

Я обдумал ее слова.

— Но как же тебе удалось остаться такой цветущей?

— Я — Афродита. Жизненная сила. Красота. Страсть. Эти вещи не выходят из моды. Я процветаю многие годы.

— Ах. Да. Конечно.

Возле нас крутилась официантка. В моей голове роились вопросы, которые мне не терпелось задать Афродите, но пора было делать заказ. Обычное греческое меню, голубцы из виноградных листьев, рыба на гриле, пережаренные овощи. Еще одна бутылка вина. В голове у меня стучало. Ресторан был маленький, переполненный, шумный. Близость Афродиты ошеломляла. Я почувствовал головокружение. Это было поразительно приятное ощущение.

Чуть помолчав, я сказал: «Убежден, что Зевс где-то поблизости. Я обязательно найду его и на этот раз надеру ему задницу и засуну его под гору Этна».

— Просто поразительно, до чего бессмертный может напоминать маленького мальчика. Даже такой огромный и страшный, как ты.

Меня бросило в жар. Я промолчал.

— Забудь Зевса, — настаивала она. — Забудь и Тифоя. Стань человеком. Ешь, пей, веселись. — Ее глаза мерцали. Мне показалось, будто я куда-то проваливаюсь, увязая в сладкой ложбинке между ее грудями. — Мы могли бы путешествовать вместе. Я научу тебя, как получать удовольствие от жизни. И от меня тоже. Скажи, ты был когда-нибудь влюблен?

— Мы с Ехидной…

— Ехидна! Да! Вы с ней соединились и произвели на свет целый выводок жутких монстров наподобие самих себя, с избытком голов и клыков. Я не имею в виду Ехидну. Мы на Земле, здесь и сейчас. Я женщина, а ты мужчина.

— Но Зевс…

— Зевс, — сказала она насмешливо. В ее устах имя Властелина Олимпа прозвучало как непристойность.

Мы закончили трапезу, я расплатился, и мы вышли на тихую ночную улицу Миконоса. Минут пятнадцать-двадцать мы шли молча, пока не очутились в темной пустынной части города, квартале, застроенном складами, где улицы были не больше пяти футов в ширину. Безжизненные одинаковые строения с белыми стенами обступали нас с обеих сторон.

Она остановилась и быстро притянула меня к себе. Ее глаза ярко горели и излучали озорство. Губами она искала мои губы. С тихим свистящим звуком она отталкивала меня назад, пока не прижала спиной к стене, продолжая прижиматься ко мне все теснее, через наши тела пробежал энергетический разряд, способный сжечь целый континент. Я думаю, на Земле не нашлось бы такого, будь то человек или бог, кто не пожелал бы поменяться со мной местами.

— Быстро! В отель! — прошептала она.

— В отель, да.

Мы не стали утруждать себя пешей прогулкой. Это заняло бы слишком много времени. В мгновение ока мы исчезли из запутанного лабиринта улиц и появились в ее комнате в отеле, и с той минуты и до рассвета мы генерировали такую лавину эротической энергии, что целый остров содрогался от блистательной Быстроты и Натиска. Наши тела вздымались и опадали, сталкивались и переплетались, мы стонали и рычали, реки пота текли на простыни, и стук наших сердец был подобен грому, и глаза вращались в глазницах от головокружительного утомления, ибо мы позволили себе роскошь и не сняли с себя границ человеческой выносливости, дабы вкусить человеческой радости преодоления этих границ. Но поскольку мы все же не были смертными, мы в любое время могли восполнять истощившиеся силы и проделали это много-много раз, пока розовоперстая заря не подошла на цыпочках к стенам нашего отеля.

Обнаженные, недоступные взгляду смертных, мы с Афродитой бродили, взявшись за руки, вдоль линии прибоя белопенного моря, и она нашептывала мне о тех местах, куда мы можем отправиться, о тех радостях, которые можем испытать.

— Тадж Махал, — говорила она. — И летний дворец в Удайпуре. Персеполис и Исфахан весной. Баальбек. Париж, разумеется. Каркассонна. Водопад Игуасу и Голубая мечеть, фонтаны Голубого Нила. Мы будем заниматься любовью на вилле Тиберия на Капри… и между лапами Сфинкса… и в снегах на вершине Эвереста…

— Да, — говорил я. — Да. Йес. Йес. Йес. Йес.

Но в голове у меня была все та же мысль: Зевс. Зевс. Зевс. Зевс.

Мы путешествуем с Афродитой по миру, любуемся его красотами, их не счесть; так она отвлекает меня от моей истинной цели. Но это лишь временно. Путешествовать в компании с Афродитой так здорово, что я пока позволяю отвлекать себя.

Но я всегда помню о своей задаче. И это мое предостережение миру.

Я — существо, не знающее усталости, могучая сокрушительная сила. Таким я был создан. Пока я не встретил своего соперника. Но Зевс где-то есть. Я это знаю. Он носит маску. Он выдает себя за смертного либо потому, что это его забавляет, либо потому, что у него нет другого выбора, ибо в мире есть что-то, чего он боится, что-то, от чего ему приходится прятаться, некий бог, более могущественный, чем он, как Зевс был могущественнее Крона, а Крон — могущественнее Урана.

Но я найду его. И когда найду, я сброшу это тело и приму свою собственную форму. Я стану ростом с гору, и вы увидите мою сотню голов, и огонь моих глаз будет пылать и разить. И мы с Зевсом вновь сойдемся в смертельной схватке, и на этот раз я его одолею.

Это неизбежно.

Я вам обещаю. О, мелкие твари, я предостерегаю вас. Это случится рано или поздно.

И тогда вы задрожите. Мне жаль, что это произойдет. Тот разум, который был вложен в присвоенное мной тело, научил меня, что такое сострадание; поэтому я сожалею о разрушениях, которые я нашлю на ваши селения, ибо избежать этого будет невозможно, когда мы с Зевсом сойдемся в поединке. Примите заранее мои самые искренние извинения. Можете протестовать изо всех сил. Для меня нет другого пути.