Ярослав Веров - Завхоз Вселенной

Игорёк смотрел дальше. Проник взглядом через километровую толщу скальных пород и «оказался» в сердце реактора, там, где пульсировали сконцентрированные до невероятных напряжений мезонные поля. Здесь пространство проваливалось в самоё себя и снова возникало, выплёскивая терраватты энергии. Игорёк оборвал идущий со станции управляющий сигнал: просто представил себе, что тот исчез. И вообразил, что пульсирующий мезонный сгусток сделался неоднороден, в нём возникли аритмичные биения и турбулентности.

– Что ты делаешь? – закричал Посвящённый. – Не надо!

Игорёк представил то же самое для станции на другом полюсе.

– Сейчас проверим, кто здесь бессмертный, – сказал он, вернувшись к обычному зрению. – Волна быстро идёт.

Земля под ногами глухо загудела. Воздух внезапно вздрогнул, из-под ног взметнулась пыль. Высокий свистящий звук пронизал окрестности.

Вершины гор таяли, как восковые свечи, а над ними гигантской стеной вздымалась багрово-чёрная волна.

Древнейший Дом терял базовую планету в Реализации Шамаша. Искусственная, сконструированная гармония оказалась совершенно чуждой духу абсолютного бессмертного, который, как ни крути, был хорошим композитором. Вряд ли шумерские Реализованные знали слова Шаляпина: «Он играет ноты, а надо играть музыку».

Пока он не приступил к акциям космического масштаба, оставалось одно – исторгнуть бессмертного обратно на Землю.

12

На Земле была всё та же скамейка у воды, сырой, студёный ветер да смутный свет фонаря. Мрачный, одинокий и озябший сидел там Игорёк и мысленно прощался с Иштар. «Прощай, богиня. Как-то мы с тобой не поняли друг друга. А ведь всё могло сложиться по-другому. Ведь могла ты быть честнее и милосерднее. Жаль». Может, Землю Шамаша уничтожил он только из-за обиды. Может, ничем не виноваты обитавшие там души, разве только тем, что выбрали такое посмертие. Может, лакуны-чистилища, как говорил Старый Айк, есть нужные и наиполезнейшие места. Может быть, не стоило и не стоит ему влезать в надмировую механику. А ещё лучше – не быть вовсе, нигде не быть, освободить мир от своего присутствия. Тело сдать завхозу…

Ну, во-первых, этому завхозу из преисподней – шиш. Во-вторых, если бы не настойчивый Хомоед, отирался бы он, к примеру, среди дерзновенных сантехников и вскрывал вместе с пионерами Европу от льда. Одно тонкое тело медленно распадалось бы на части до состояния плесени, а другое, так же не спеша, выгорало в костре замечательного существа, правильного уже тем, что не станешь ему перечить. Ну а физическое, в виде белковой матрицы досталось бы какому-нибудь бесталанному ничтожеству.

Одно было по-своему приятно: чувство нечеловеческого одиночества, чуть ли не космического. Куда там одиночеству среди людей – он один среди надмировых сил, практически равный им, но бесконечно чужой. Как тень среди мириад блистающих светил. Тень, размером с небо. Небо без звёзд.

И по-прежнему немилосердно хотелось кушать.

Народу в столовой было совсем мало. И так было грустно на них смотреть – всего лишь людей, маленьких существ большой Вселенной. И видел он их как на ладони, их суть. Энергично уплетающий плов мужчина – воришка, казнокрад, при всей его ухватистости и разворотливости, всё же ближе к животным, чем к людям. Дама надменного вида – ранимое, в общем-то, существо, патологически завистливое и ревнивое к успехам своих подруг. Скромный молодой человек – убийца. И вместе с тем, воришка – серьёзный государственный человек, а дама – кроткая жена, ну а молодой человек – большая в будущем величина российской дипломатии, если преступление не откроется.

А вот этот уходящий из бренного мира старик – человек интересный. Прямодушный, честный. Остальным и сотой доли не пережить того, чего довелось ему нахлебаться.

– Можно? – осведомился Игорёк, отодвигая стул.

– Садись, сынок, – ответил старик.

Он окинул взглядом Игорька и спросил:

– Воевал?

– Немного. В Ираке.

– В Ираке, значит. Это когда?

– Недавно.

– Наградили, значит, отдыхом в «Кремле»? – усмехнулся «дед». – Тебя как звать, сынок?

– Игорем.

– Меня можешь называть генералом. Да, война. Ушёл я пацаном, а вернулся капитаном. С двумя осколками. Говорят, война – мать родна. Та была мачехой. Всех нас покалечила. Что-то нарушила в нас. После войны остался в армии, до генерал-майора дослужился. Укреплял обороноспособность государства. А государство – пшик, и нету. Тебя по заданию посылали, сынок, или сам, по велению сердца?

– По заданию.

– Это хорошо. Развелось сейчас любителей крови. Видел таких? Ясное дело – видел. На войну даже из патриотических чувств идти нельзя. Чувства – слабый помощник. До первой пули. Чирикнет у виска – и все чувства померли. Только страх остаётся. Бывали дни, что зубы у меня стучали так, что два дня идут бои – два дня лязгаешь, неделю – значит, неделю. Без страха воевать нельзя. И ещё, чем опаснее, тем больше отупение. Все тупые были. От командира до солдата. Потому что война, да ещё такая – нечеловеческое дело. А что сейчас? Театр, а не война. Цирк. Ты тех хвалёных американских рейнджеров видел?

– Как вас, – ответил Игорёк.

– И что, скажешь – солдаты?

– Выглядят браво.

– А на настоящей войне должны выглядеть, как дерьмо. На настоящей войне не до бравой осанки. О жратве думаешь, да о том, как бы отоспаться. Хреново знаешь кому?

– Кому?

– Младшему командному составу. Кому в атаку ходить. Отупение страшное, а надо что-то решать. Солдат пожрал, покурил и доволен, что его не трогают. А ты должен бдеть. Ну, спасибо, – генерал поднялся. – Уважил старика беседой. Вот уезжаю, машина уже ждёт.

– Не подбросите в город? – спросил Игорёк, уже видя наперёд, что «дед» согласится.

– Могу подбросить. Как поешь, подходи к парковке, боец. Без долгих сборов.

Игорёк кивнул и занялся вплотную ужином.

В стёкла генеральской «Волги» хлестали косые струи дождя. Немолодой водитель был неразговорчив и не любитель быстрой езды. Машина неторопливо ползла по просёлочной дороге, выбираясь на Подушкинское шоссе. Генерал интересовался ситуацией в Ираке, деликатно обходя вопрос, чем именно там занимался Игорёк. Ничего нового, что не было бы известно из телепрограмм, Игорёк сообщить не мог.

– А в санатории, значит, не добыл? – заключил «дед».

– Не добыл, – переставил ударение Игорёк.

– Барвиху композиторы не жаловали. Вот глава союза композиторов Тихон Хренников прямо в пижаме спасался бегством, на заднем сиденье машины схоронившись. А военные «Кремль» уважают. Георгий Константинович здесь писал свои мемуары. Читал?