Уолтер Йон Уильямс - «Если», 2002 № 07

— Остановитесь! — закричал Лев Христофирович. — Не лучше ли нам развеять недоразумение? Скажите собравшимся, что же вас привело в Великий Гусляр? Что заставило прилететь сюда? Любовь к Мише Стендалю?

— Только не это! — возразила красавица.

— Может, любовь к маме?

— Немножко да, а немножко нет, — сказала Алина.

— Тогда что же?

— На родину захотелось! — ответила молодая женщина. — * Такая на меня ностальгия напала — мочи нет! Спать не могу, пищу принимать не могу, любовью заниматься не могу…

— И мне на родину захотелось! — заявил математик Квадрант. — Я и не подозревал, что может существовать такое дикое чувство.

— И я пожелала перед смертью прикоснуться к земле моих предков, — проскрипела графиня Мейндорф на старинном, но неправильном русском языке.

Нестройно, но искренне и громко эти слова были поддержаны криками остальных пассажиров автобуса.

— Что и требовалось доказать, — сказал профессор Минц. Он был доволен, как бывал доволен академик Павлов, когда у его любимой собаки отовсюду начинала капать слюна.

…Словно Эркюль Пуаро, знаменитый сыщик, который обязательно собирал всех подозреваемых в одной комнате и вел их за собой по глухим извилинам преступного ума, Лев Христофорович Минц пригласил в тот же вечер друзей, а также иных заинтересованных лиц во двор своего, дома. Они уселись вокруг стола, за которым уже третье поколение жильцов рубилось в домино.

Там сидели сам Минц, его ближайший друг Корнелий Удалов, репортер Миша Стендаль, а также никем не званные старик Ложкин и Ходжа Эскалибур, претендующий на звание волшебника и прорицателя.

Правда, от Ходжи была некая польза: он принес с собой ящик пива и поставил его посреди стола. А за стаканами сбегал Корнелий.

Вечер был теплый. Пели птицы.

— Получив просьбу Миши Стендаля о возможном возвращении на родину девушки Алины, которая уехала в Штаты изучать астрономию, я подумал, а как это сделать? Ведь невозможно изобрести приворотное зелье!

— Хотя в истории такие случаи отмечены, — вмешался наглый Ходжа Эскалибур. — Пресловутая Клеопатра широко использовала некий состав, разработанный в ее лаборатории.

— А доказательства? — воскликнул Минц, не выносивший прорицателя.

— Какие нужны доказательства, если сохранились ее портреты?

Минц замолчал, потому что аргумент сразил его наповал.

Только через минуту он собрался с духом, чтобы продолжить свой рассказ.

— Внушить любовь к определенному молодому человеку я не мог по причинам этическим. Ведь это было бы насилием над природой. Любовь или есть, или ее нет. Кому нужна любовь навязанная? Как ты думаешь, Миша?

— Не знаю, — промямлил Стендаль, потому что не был уверен в правоте профессора.

— Однако можно обратиться к другим чувствам, свойственным каждому человеку, но дремлющим под слоем повседневности. Например, присмотримся к любви к родине. Она генетически заложена в любом человеке. Обстоятельства могут заставить его с этой родины сбежать. Но тоска по родине останется. Даже если он сам об этом не подозревает. И я подумал: если я разбужу в девушке Алине тоску по родине, то она захочет вернуться домой, в Великий Гусляр, и оглядеться. Дальше она — вольный человек. Вспомнит Стендаля, захочет к нему приблизиться — ее воля. Мы эту волю уважаем. А если предпочтет другого, то Бог ей судья.

— Но она же замужем! — закричал Стендаль. — Она вышла замуж за боксера, представляете?

— Не представляем, — сказал Удалов. — Никогда не были боксерами.

— Я ничего дурного с этой девушкой не сделал, — продолжал Минц. — Она повидается с мамой, поглядит на закаты над нашей рекой, встретится с подругами и побеседует с Мишей.

— Она не хочет со мной беседовать! — расстроился Стендаль. — Она была стриптизершей! Может, даже порнозвездой. Она предала астрономию!

— Но когда я ставил эксперимент, — продолжал Минц, — я не мог ограничить себя одним частным случаем. Он ведь ничего не доказывал и ничего не давал народу в целом. А ведь проблема России, как и проблема Турции, а также Бангладеш — в утечке мозгов и тел. Только подрастет аспирант, а его уже в Колумбийский университет приглашают, а то и на фирму. Только округлится попка у нашей красотки, как ее уже вызывают к американскому фотоаппарату или, того хуже, к похотливым американским лапам.

— Вот именно! — согласился Миша Стендаль.

— А мы испытываем недостаток.

— Еще какой! — добавил старик Ложкин, которого никто не приглашал. — Раньше всего у нас хватало: и хлеба по шестнадцать копеек, и ширпотреба, и свободы. В доме отдыха по профсоюзной путевке я каждый год отдыхал, море — в ста метрах, в комнате четыре товарища, обед в две смены, чистое белье. Где все это?

— Меня уже премьер просил подумать, — сказал Минц. — С государственной точки зрения.

— И вы подумали? — спросил Стендаль. В нем проснулся журналист.

— Еще как подумал. И пришел к выводу, что надо создавать вирус, выборочно действующий на генетически трудноуловимый центр ностальгии. Если он есть и предположение мое верно, то, получив письмо, страница которого смочена слабым раствором, содержащим вирус «ностальжи», Алина станет восприимчивой к мыслям о родине, о родном городе, о людях этого города.

— Она-то приехала, — сказал Миша, — но почему другие притащились?

— Ты ключевое слово пропустил, — вмешался Удалов. — Слово «вирус».

— Правильно, — улыбнулся Минц. — Я провел экспресс-опросы всех приехавших. Оказывается, графиня Мейндорф — соседка Алины слева, и та часто у нее занимает соль или спички. А сосед справа — любовник математика Квадранта, который сам по себе в России никогда не был, потому что новозеландец. Но он стал носителем вируса, и тот дождался своей жертвы — выходца из России.

— И все они связаны?

— Были в контакте, — сказал Минц. — Все, кто приехал. Мы можем проследить цепочки. Вирус оказался чрезвычайно вирулентным и абсолютно безвредным.

Наступила тишина, только пиво булькало в глотках и стаканах. Слушатели переваривали сенсационную информацию.

— В завтрашний номер газеты можно? — спросил Стендаль.

Ложкин рассмеялся дрожащим смехом:

— У него невесту увели, а он о статье рассуждает. Нет у них сердца, у этих писак, извините за выражение. Развалили Союз и радуются. Вирусы им подавай!

Выступление Ложкина было бурным, но бессмысленным.

Минц попросил Стендаля не спешить. Подождать еще день-два.

Допили пиво.

Вопросы еще остались.

И главный задал Корнелий Удалов: