Ариадна Громова - В Институте Времени идет расследование (С иллюстрациями)

Глава одиннадцатая

Аркадий посмотрел на нас и жизнерадостно фыркнул. Мой двойник непонимающе глянул в его сторону и снова, с недоверием и ужасом, уставился на меня.

Уж кто-кто, а я его понимал!

Конечно, мы — не то, что прочие граждане, мы хронофизики, каждый день брусочки гоняем туда-сюда, в прошлое-будущее, к самим себе в гости, так что во всех парадоксах времени, включая встречу со своим двойником, мы должны разбираться совершенно свободно. Да мы и разбираемся, в общем-то, но чисто теоретически. Приходилось мне поддерживать разговор на эти темы в интеллектуальной среде различного уровня, давать необходимые разъяснения, справки и тому подобное, и я делал это с легкостью в мыслях необыкновенной, ничуть не затрудняясь, — ведь мне все это казалось бесконечно далеким от практики, от реальной жизни! Я уверен, что многие из тех, кто меня слушал, относились к этим проблемам гораздо серьезней; они не понимали, какая пропасть лежит между теоретической возможностью и практическим осуществлением, а я понимал… думал, что понимаю! В голову мне не приходило, что этим практическим осуществлением я же самолично и займусь! А теперь — на тебе! Гуляю по времени, как по парку культуры и отдыха, — то туда пройдусь, то обратно. И все аттракционы в этом заведении уже знаю как свои пять пальцев — всякие там петли времени, параллельные миры, двойники… И отлично понимаю, что во всех параллельных мирах, которые создаю я либо Аркадий, существует Институт Времени, в котором работает (или работал по крайней мере) Борис Стружков, а значит, в любом из этих миров я имею шанс пожать руку самому себе.

Ну вот, теперь этот шанс и осуществился. Стоит перед тобой молодой хронофизик Борис Стружков, и ты можешь пожать его честную руку, которой он, как и ты, швыряет брусочки… или что они там швыряют через два-то года? В самом деле — что? Во всяком случае, ясно, что не людей! Этот Борис травмирован нашей встречей куда сильней, чем я, дело ему явно в диковинку… Впрочем, может, у меня такая же дурацкая мина? Нет, я, оказывается, улыбаюсь… демонстрирую свое моральное превосходство над неопытным двойником.

Странное все же чувство — видеть самого себя отдельно от себя. Это ведь совсем не то, что отражение в зеркале. Отражение точно повторяет тебя, каков ты есть в данный момент: и движения твои повторяет, и гримасы, и улыбки. А тут — я сижу, а он стоит, и одет он совсем иначе… А кстати, одет он… ну, Аркашенька, погоди, сейчас мы все выясним, вдвоем-то мы тебя живо определим!

Борис Стружков… Вот ты какой, оказывается, если смотреть на тебя со стороны! Неужели такой? Честно говоря, я был о себе несколько лучшего мнения… То есть я всегда знал, что красавцем меня не назовешь. Это Аркадий у нас типичный красавчик, а я — так, середнячок, ничего выдающегося. Но все же… и брови что-то чересчур мохнатые, и глаза слишком хмурые, и… ну неужели я такой широкий, почти квадратный?! Плечи как у гориллы, и загривок соответствующий. Из-за этого даже кажется, что я ростом не вышел, а ведь мой рост — метр восемьдесят два. Поменьше, чем у Аркадия, но все же…

Тут я заметил, что Борис оглядывает меня, потом переводит взгляд на себя и морщится, недовольно и растерянно. Ах, ну да! Ведь он на два года старше! Однако… неужели меня за два года так разнесет? С чего бы это? Но спрашивать неудобно. Потом выясним…

А думаем мы с ним, наверное, одинаково. И потом, содержание памяти у нас ведь идентично! Я вдруг сообразил, что этот, старший, Борис знает обо мне все, решительно все, за исключением того, что произошло на линии II между двадцатым и двадцать третьим мая 1974 года. Все он знает, и все он помнит, что надо и что не надо… конечно, и те, чепуховые, в общем-то, казусы, о которых я всячески стараюсь забыть… Ах, чтоб тебе!

Я все старался разглядеть, есть ли у этого Бориса шрам на левой ладони, тонкий красноватый шрам, — это меня угораздило собственным кинжальчиком порезаться года два назад… Красивый такой кинжальчик, откуда его привезли, не помню, и служит он мне в основном для разрезания бумаги. Борис шевельнул левой рукой и словно нарочно показал мне шрам. Я начал побаиваться, что Борис будет отвечать мне моими же словами, если уж наши мысли и ощущения так совпадают. Но мы ведь даже не совсем похожи по внешности, и возраст все же разный!

Наконец Аркадию надоело созерцать, как мы молча таращимся друг на друга, и он решил взять инициативу в свои руки. Он лениво помахал прутиком и сказал, как рефери на ринге:

— Брек, Стружковы. Разойдитесь по углам. Засчитываю вам обоим поражение.

Я раздраженно повернулся к нему, и другой «я», как по команде, сделал то же самое. Аркадий захихикал.

Нелегко было заговорить с самим собой, но я это сделал.

— Ты не будешь возражать, если я его двину? — спросил я Бориса и сам удивился, до чего деревянный и скрипучий у меня голос.

Борис судорожно глотнул и тоже неестественным, срывающимся голосом ответил:

— Приветствую… вполне… и присоединяюсь.

Хорошо хоть слова у нас разные!

Аркадий откинулся на спинку скамейки и выставил вперед ногу.

— Ну, вы, поосторожней! — воскликнул он, встревоженно следя за нашим приближением. — Тоже мне, сиамские братья-разбойники!

Он размахивал своей длинной ножищей, не подпуская нас к скамейке.

— Я зайду сзади, — предложил второй Борис уже спокойно и деловито. — Зайду сзади и схвачу его за уши, а ты хватай ногу и тяни на себя, понял?

Аркадий мигом вскочил, перемахнул через скамейку и, отбежав к дереву, драматически завопил:

— Сдаюсь! Вас много, а я один!

Мой двойник повернулся ко мне, хищно и весело скаля зубы.

— Простим, что ли, злодея? — спросил он.

— Пускай раньше покается! — ответил я.

Вот теперь Борис-76 мне даже нравился. Глаза у него азартно блестели, лицо раскраснелось, оживилось. И потом, когда он двигался, то не казался излишне плотным — просто такой вот здоровенный, крепко сбитый парнюга, мускулы так и перекатываются под тонким серым свитером… Тут я поймал насмешливо-одобрительный взгляд Бориса и слегка покраснел, ощутив, что сам тоже поигрываю мускулами и, наверное, тоже раскраснелся… Ну да, вот и волосы щекочут лоб — видно, так же растрепались, как у него.

— Да ты, я вижу, вошел во вкус! — сказал Борис. — Так разыгрался, что даже чувство реальности потерял. Вообразил, что Аркадии способен каяться! Уж поверь мне, как другу…

— Как самому себе, — поправил я.

— Верно! — с некоторым испугом согласился Борис. — Как самому себе… хотя к этому, понимаешь, трудновато привыкнуть.

— Еще бы! — сочувственно сказал я.

Я и то удивлялся железной выдержке этого Бориса — он не охал, не ахал и даже с вопросами не лез, хотя соображал во всей этой истории наверняка еще меньше, чем Аркадий. Впрочем, может, у них здесь уже запросто гуляют в гости к самим себе? Нет, вряд ли: тогда Борис встретил бы мое появление совсем иначе. Начал бы уточнять детали: мол, откуда ты и как? А то ведь он травмирован крепко и даже не пытается это скрыть. А не расспрашивает в основном из самолюбия: старается до всего своим умом дойти, без посторонней помощи. Ну, это уж мой характер, узнаю…