Евгений Константинов - Кабанье урочище

Лодка, на дне которой валялся оглушенный веслом Павел Балашов, а также укрывшийся за бортами Замор и бесчувственный Сэмэн неумолимо приближалась к берегу. Петр Васильевич Нешпаев не мог понять почему, она плывет, ведь веслами-то никто не гребет. По инерции, что ли? Не должно было ей хватить инерции. Значит, кто-то подталкивает ее сзади, с кормы.

Нешпаев израсходовал почти все патроны, выделенные ему Моноклем. Тот, кстати, тоже стрелял все реже и реже. И с «флангов» стрельба поутихла. А кабанов все еще было много. Да еще эта лодка с Замором, расстояние до которой становилось все меньше.

Петр Васильевич не собирался залезать на дерево, да с одной рукой у него это навряд ли бы получилось. Он стоял на месте, как заправский дуэлянт, вскинув руку с пистолетом, дожидаясь возникновения перед собой живой мишени. Мишенью оказался Замор – донельзя заросший волосней, на первый взгляд превратившийся в того же кабана. Как только лодка воткнулась носом в берег, Замор выскочил из нее и с каким-то утробным хрюканьем ринулся прямиком на Петра Васильевича.

Не задумываясь, Нешпаев начал стрелять. Каждая пуля достигла цели, и Замор – с раскинутыми руками и с брызнувшей кровищей из груди, шеи и лица повалился в ноги сожительницу своей жены.

Мысль о том, что достаточно было выпустить в Замора всего одну пулю, пришла слишком поздно, – лишь, когда вода с правого борта лодки «вскипела», и на суше перед Ношпой возникла одетая в бушлат кабаниха. Выстрелить в нее у Петра Васильевича не получилось – патроны кончились. Зато у кабанихи имелось свое оружие – для начала клыки, пусть и не такие длинные, загнутые и заостренные, как у секачей, но тоже приносящие боль. Когда эти самые клыки врезаются в область живота.

В последний момент Нешпаев все-таки умудрился садануть рукоятью пистолета кабанихе в налитый кровью глаз. Но для его убийцы это показалось комариным укусом. Зверюга не ограничилась тем, что выпустила наружу его кишки и тем, что намотала эти самые кишки на свои небольшие по сравнению с секачом клыки. Кабаниха, наряженная в бушлат, принялась топтать острыми копытцами корчащегося на земле человека. Топтать, не придавая значения тому, что в нее, пробивая пропитанный водой бушлат, одна за другой впиваются пули. Петр Васильевич Нешпаев кричал, но заглох быстро. И когда он заглох, кабаниха, наконец-то, обратила внимание, на того, кто дырявит пулями ее тушу. На Монокля она и ринулась.

– Быстрее сюда, дурень! – закричала Нинель.

Она успела забраться на довольно толстый сучок ивы, что был метрах в полутора от земли. Сфагнум же все не оставлял надежды вытащить на берег самый необычный «рыболовный» трофей в своей жизни – «выкачивал» его спиннингом, с натугой вращая ручку катушки и пятясь подальше от уреза воды.

И его усилия увенчались успехом – дотащил-таки застреленного кабана до берега, и тот уперся черным пятачком в черную грязь. И тут же раздалось злобное хрюканье. Но хрюкал не его трофей, а другой кабан, выскочивший из прибрежных зарослей и устремившийся прямо на него. Сфагнум словно врос в землю, руки прилипли к спиннингу и катушке.

Откуда-то сзади и сверху грохнул выстрел. Ноги атакующего кабана подкосились, зверь ткнулся мордой в землю в каком-то метре от рыболова, и только тогда до Сфагнума дошло, что еще бы доля секунды и…

Кто-то врезал ему по голове. Он обернулся и сначала увидел над собой грязную подошву сапога, потом протянувшуюся к нему руку.

– Брось спиннинг, урод лысый! – Нинель схватила рыболова за воротник курточки и с силой потянула на себя. – Ну, давай же, давай!!!

Наконец-то он подчинился – выпустил из рук спиннинг, обхватил ствол дерева, начал карабкаться вверх… Его карабканье ускорил мощнейший удар под зад. Завопив от боли, Сфагнум вмиг взлетел на сук, где обосновалась Нинель, и под грохот ее выстрелов полез выше, еще выше.

Прекратил взбираться на вершину дерева, когда утончившийся ствол ивы начал угрожающе сгибаться под его весом. Пришлось немного спуститься. После чего Сфагнум посмотрел вниз и ужаснулся – вокруг его и Нинель дерева – кабаны, кабаны, кабаны… Некоторые были мертвы, другие – визжали, хрюкали, кажется, даже что-то бормотали, крутясь вокруг ивы, набрасываясь на нее, подрывая своими мордами и клыками корни несчастного дерева.

– Стреляй, Нинель, стреляй! – заорал Сфагнум.

– Патроны давай, – ответила девушка и, обреченно перебросив автомат за спину, медленно вытащила из ножен широкий тесак.

И тут кабанью какофонию дополнили загрохотавшие выстрелы. С вершины дерева Сфагнум увидел возникших на берегу людей в камуфляжной форме.

– Слава богу, – устало выдохнула Нинель. – Дорогие мои, бодрые мои поползновения, отдамся каждому, только спасите!

Павла словно что-то торкнуло и он мгновенно вскочил на ноги, как, проснувшись, вскакивал во время службы по команде «Застава, в ружьё!» Первым делом осознал, что так и не выпустил из правой руки пистолет, затем, – что в левой держит кабырыбу, после чего посмотрел на берег. На берегу валялись трупы кабанов, Замора и Ношпы, а огромная кабаниха, одетая в бушлат, мчалась прямо на господина Монокля.

Времени для раздумий не было. Павел со всей силы подбросил вверх деревянную статуэтку, и когда она, крутясь, достигла верхней точки полета, прицельно выстрелил. Кабырыба вспыхнула, взорвалась, как заряд праздничного салюта, рассыпалась тысячью переливающихся перламутром осколков, медленно начавших падать в озеро. Там, куда приводнялись останки кабырыбы, вода вскипала перламутровыми пузырьками, которые тут же лопались.

И как только лопнул последний перламутровый пузырек, наступила тишина – ни выстрелов, ни взвизгов и кабаньих хрюканий, ни людских стонов и оханий… А кабаниха, в пропитавшимся кровью бушлате, вмиг потеряла интерес к своей потенциальной жертве, господину Моноклю. Она развернулась и абсолютно бесшумно забрела в озеро. И так же бесшумно погрузились в воду все остальные, уцелевшие в битве кабаны и поплыли клином за своей предводительницей, удаляясь все дальше и дальше от берега. Никто из людей не стал стрелять им вслед…

Эпилог

Алексей Леонидович, он же – господин Монокль, хозяин трактира «Бодрые поползновения», временно оставшийся в палаточном лагере и только что проводивший микроавтобус с уцелевшими спортсменами и егерями, вдруг почувствовал укол в ладонь. Он не поверил своим глазам – именно глазам, а не одному глазу, левому, который долгое время не мог видеть из-за пронзившей веко рыболовной блесны. Теперь левый глаз тоже видел, и оба глаза видели на ладони Алексея Леонидовича блесну – ту самую. Господин Монокль все понял, извлек монокль и отбросил его в сторону. Прицепившееся прозвище, конечно, никуда не денется, да и черт с ним, с прозвищем…