Григорий Адамов - Победители недр (Первое изд. 1937 г.)

Почти задыхаясь от волнения, он опустился на стул.

— Я верю тебе, Михаил, — тихо, но твердо сказала Малевская, — и все же я буду настаивать перед Никитой, чтобы он оставил именно меня. Пусть он сам решает. А теперь прекратим этот разговор... Мне нужно закончить работу. Да и тебе следует им помочь. Полежи, отдохни и пойди к ним.

Она повернулась к своему столику и принялась за киноаппарат. Но руки дрожали, перед глазами стоял туман, а сердце билось с такой силой, что казалось — разорвется грудь...

Опустив лицо на руки, Брусков застыл на стуле в неподвижности.

В каюте наступило долгое молчание. Изредка сквозь опущенную крышку люка глухо доносились голоса Мареева и Володи из нижней камеры.

Мареев показался в люке неожиданно, почти испугав Брускова и Малевскую.

— Ты уже встал, Михаил? Ну, как ты себя чувствуешь?

— Хорошо, Никита... Очень хорошо... Я собирался спуститься к тебе...

— Мы с Володей уже порядочно успели... Зарядили аккумуляторы, проверили моторы, буровой аппарат... Ну, что же, пойдем, Михаил! Работы еще много... А как у тебя, Нина?

— Сейчас кончу.

— Прекрасно!.. Потом возьми на себя продовольственный вопрос.

— Хорошо. Через десять минут займусь этим.

— Ну, идем, Мишук!

Он пристально посмотрел на Брускова.

— Ты что-то неважно выглядишь... Может быть, ты лучше полежишь, отдохнешь?

— Да нет же, Никита! — торопливо возразил Брусков. — Я прекрасно себя чувствую... Пойдем, пойдем...

Но у самого люка он вдруг остановился.

— Одну минуту, Никита! Ты решил уже? Я останусь с тобой?

Мареев в нерешительности развел руками.

— Право, не знаю... совершенно ли ты здоров? Нина! Ты ведь вроде врача экспедиции... Как ты думаешь, он совершенно оправился?

От этого неожиданного вопроса Малевская на мгновение растерялась, но потом твердо и решительно сказала:

— Да! Он совершенно здоров! Но имей в виду, Никита, я возражаю против моего отъезда в торпеде... Я не менее здорова, чем Михаил, и у меня не меньше права остаться здесь. Я прошу тебя не отправлять меня. Я дождусь с тобой помощи с поверхности...

Мареев пристально смотрел на Малевскую, потом перевел глаза на Брускова.

— Я говорил уже тебе, Никита, — невнятно сказал Брусков. — Я не могу... не могу появиться на поверхности... оставить тебя...

Он замолчал.

В мучительном раздумье стоял Мареев. Потом покачал головой.

— Вы мне задали тяжелую задачу, друзья мои... Но если Михаил настаивает, если он здоров, то отправиться должна будешь ты, Нина!

— Никита! — бросилась к нему Малевская. — Почему? Почему именно я? Почему такая несправедливость?

— Нина... — Мареев взял ее руки. — Нина, я знаю все, что ты скажешь... Да, это несправедливость! И все-таки я не могу нарушить правила: «женщины и дети — первыми в шлюпку»! Это долг. Это обязанность каждого командира в момент крушения судна.

— До каких же пор! — в отчаянии и бессильной ярости закричала Малевская. — До каких пор вы будете проводить эту унизительную грань между мужчиной и женщиной? До каких пор вы будете считать женщину второразрядным человеком?

Мареев криво усмехнулся и сказал тихо:

— До тех пор, дорогая, пока женщина является носительницей нашего будущего, наших будущих поколений, счастливых, радостных людей страны социализма... Можешь ли ты считать это второразрядным?.. В этом, я думаю, новый смысл старого правила о шлюпке. Может быть, я ошибаюсь, но я верю...

Малевская закрыла лицо руками и опустилась на стул. Плечи ее вздрагивали.

— Успокойся, Нина, — продолжал Мареев все так же тихо. — Подумай, и ты поймешь, что иначе нельзя... Кроме того, Михаил здесь нужен как радист.

Он с усилием повернулся к Брускову.

— Пойдем, Михаил!

К часу ночи большая часть работы была закончена. Мареев отправил товарищей спать. Малевская и Володя нуждались в отдыхе перед отправлением в дорогу, особенно перед долгим и тяжелым маневрированием, связанным с выходом торпеды из снаряда и переходом ее на вертикаль. Брускова тоже нельзя было переутомлять.

Мареев остался один в нижней камере. Надо было наполнить кислородом резервуар и баллон, проверить аппарат климатизации, доделать некоторые мелочи. Он продолжал работать со все возрастающей энергией.

Наконец сделано последнее, и он остался одиноким в безмолвии недр, в мертвой тишине слепых глубин. Итти спать? Сна не будет — это Мареев твердо знал. Он провел рукой по лбу, постоял минуту, потом погасил все лампы, оставив лишь одну, самую слабую, и опустился на мягкие, зашитые в мешки связки неиспользованных проводов.

Как будто сам собой открылся в душе какой-то клапан, и мысли, чувства, образы ринулись на свободу и заполнили камеру. И сразу из этого хаоса выплыл и властно все закрыл собой один образ — бесконечно милый и родной... И с ним надолго остался Мареев в тишине этой ночи, прощаясь с жизнью, со всеми незавершенными и захватывающими планами, с мечтой об ослепительном, неизведанном еще счастье, так неожиданно найденном здесь, в мертвых глубинах, и здесь же потерянном... Время остановилось, как будто прислушиваясь к тому, что происходит в душе Мареева. Иногда он выпрямлялся, привычно проводил рукой по лбу и вновь опускал голову на руку.

Легкий скрип приподымающейся люковой крышки наполнил камеру грохотом поезда в туннеле. Мареев вскочил и, стремительно подавшись вперед, замер на месте.

Малевская тихо спускалась по лестнице, придерживая одной рукой опускающуюся над ней крышку люка. Так она простояла несколько мгновений, пока в слабом свете лампочки разглядела горящие глаза и окаменевшее движение Мареева.

Она приблизилась к нему.

— Никита... — Ее голос был чуть слышен и дрожал. — Никита... Я не могла заснуть... Я хотела еще раз поговорить с тобой...

Мареев молчал.

— Никита... Ты должен изменить решение...

Неповинующимися губами Мареев с трудом произнес:

— Это невозможно...

— Никита... пойми... Я не могу уйти отсюда...

— Я понимаю, Нина... — медленно сказал Мареев. — Через несколько часов мы расстанемся... Ты унесешь с собой... мою любовь... Я могу это сказать тебе теперь... Да, я люблю тебя...

Малевская вздрогнула. Мареев порывисто обнял ее и прижал к себе.

— Я люблю тебя, Нина... — шептал он, склонившись над ней. — Я жил до сих пор полной, насыщенной жизнью. Мне казалось, что я беру от нее все, что она может дать. Но ты открыла мне новую, такую яркую, такую ослепительную страницу ее. Почему же ты молчишь?..

Малевская как-то по-детски рассмеялась. Ее тихий смех, казалось, приподнял непроницаемые толщи над ними, наполнив весь мир радостью.