Виталий Владимиров - Колония

В Пятигорск прибыли в три часа пополудни. Обогнув здание вокзала, Горин удачно вышел на остановку и сел в подошедший автобус. Раскачиваясь на дорожных колдобинах, кренясь на поворотах и натужно подвывая при преодолении постоянного подъема, машина забралась, наконец, на ровную площадку. День был погожий, весеннее солнце неярко ослепило Горина, он, улыбнувшись, зажмурился, обернулся и увидел Гору.

Пронзило острое ощущение встречи с вечностью - вечности не было ни в сидящих на скамейках, ни в стоящих разбросанной группкой на остановке автобуса, ни в идущих на процедуры или возвращающихся с процедур, ни в белых корпусах санатория, четырьмя ступенями забирающихся вверх по склону, ни в параллельно провисших тросах фуникулера, ни в ретрансляционной мачте, уткнувшейся в небо - вечность была в Горе. Море - также зеркало вечности, но в волнах бесконечного движения, Гора же, не торопясь, вздымалась из недр, вздох ее величия исчисляется миллионами оборотов Земли вокруг Солнца. Гора хранила молчание вечности и сто сорок восемь лет назад, когда Лермонтов ехал навстречу своей смерти. В неотвратимости происшедшего увиделась Горину предначертанность гибели поэта и ощутилась невидимая связь с днем сегодняшним.

Длинный коридор на третьем этаже с одинаковыми безликими дверями, за одной из них небольшая прихожая с вешалкой, на которой висел чей-то плащ, в комнате две кровати вдоль стены, разделенные тумбочкой, и стеклянный проем, за которым, как в раме картины, маленький балкончик и склон Горы. На небрежно застеленной кровати соседа почему-то оказалось две подушки, Горин, не долго сомневаясь, выбрал из них набитую поплотнее, кинул на свою кровать еще и чемодан, куртку и поспешил на прием к врачу.

- Что беспокоит? - подняла на Горина светлые глаза полная женщина в белом халате после того, как ознакомилась с его санаторной картой.

Спросила участливо, и Горина потянуло поделиться с ней, да не знал с чего начать - печень, простата, геморрой, парадентоз, конъюнктивит полста за плечами, лет десять осталось, да, не больше десяти...

- Разденьтесь, я вас послушаю.

Касания холодного металлического кружка стетоскопа.

- Чем-нибудь серьезным болели?

- Язва двенадцатиперстной, аппендицит.

- Похудели, наверное, в последнее время? - оценила она на взгляд Горинскую наготу. - Из родственников никто от рака не умирал?

Горин представил генеалогическое дерево рода Гориных и ветви, которые обрубил рак, - отец, тетка, дед по материнской линии, двоюродный брат, нет, не десять лет осталось, меньше, наверняка меньше. Это неотвратимо. Как в день дуэли. Различимый не в такой уж туманной дымке будущего финал жизни не пугал Горина, только все отчетливей стучал маятник времени успеть, успеть, успеть...

Получив талон на питание - пятая диета и назначения - грязи, массаж, кислородный коктейль, ингаляции, Горин разобрал чемодан, погулял по территории, тут подоспело время ужина, и отдыхающие ручейками стали стекаться к стеклянному кубу двухэтажной столовой. Горин попал во вторую смену, два потока идущих навстречу друг другу вверх и вниз по лестнице с переменным успехом вели борьбу за единственные перила. Заторы с кратким выяснением отношений происходили, когда сходились, как в лобовой атаке, ветераны войны. Почти каждый второй носил ордена, медали, набор орденских планок, нагрудные знаки лауреатов, ударников, передовиков - побеждал обладатель более представительного иконостаса.

Огромный зал - ряды столов на шесть посадочных мест каждый, в проходах официантки толкали каталки с пирамидами тарелок. Горинская ячейка оказалась где-то в углу зала, соседи по столу быстро поели и ушли и Горин посидел одиноко, дожидаясь пока на него не обратят внимание.

- Новенький что ли? - заметила наконец-то Горина официантка.

Говорила она приветливо, но размеренно, с паузами, будто расставляла тарелки по местам.

- На вас у меня ничего не заказано. Придется довольствоваться чем бог послал. Только дежурные блюда. Есть рыба с перловкой. Или лапшевник с творогом. Выбирайте, все одинаково вкусное. Каши вам принести? Маслица нет? Значит, съели. Сахар на другом столе посмотрите, может остался. Не завезли продуктов, что тут поделаешь...

Горин не стал упоминать про причитающиеся ему завтрак и обед, а в дальнейшем не единожды убеждался, что новенькому, как в больнице или тюрьме, достается кровать без подушки, неудобное место за столом, последняя очередь на процедуры. Что поделаешь, не завезли, и перила в санатории для приехавших лечиться одни, вторых не предусмотрено.

- Донецкий Евгений Григорьевич, - крепко пожал Горину руку сосед по комнате. Или точнее ее называть палатой, подумал Горин.

Низкий прокуренный голос, седой вихор, одна бровь воинственно приподнята, черные, в блеклых ободках старости, но с тлеющим огоньком глаза.

- Евгений Сергеевич Горин.

- Тезки, значится. Угощайтесь, - протянул портсигар Донецкий.

- Бросил три года назад.

- Уважаю. Это какую же силу воли необходимо иметь, чтобы сорок лет курить и бросить, чтобы тридцать лет пить и бросить. Сила да воля - что бы с нами-то со всеми было бы, будь у каждого и воля и сила, спрашивается? Умозрительно рассуждая, хуже не было бы, а наоборот. С другой стороны, слаб человек, слаб, ох, слабак. Так и норовит побаловать себя напоследок. Вы разрешите?

Горин, сам куривший взасос, а теперь не переносящий табачного дыма, вдруг смутился и промолчал в ответ, то ли на в силах отказать едва знакомому человеку, то ли от того, что Донецкий, заранее уверенный в его согласии, уже щелкнул зажигалкой.

- Подарок Сергея Федоровича Бондарчука, - пояснил про зажигалку Донецкий. - На картине "Война и мир" совместно работали. Группа каскадеров под управлением Донецкого. Зву-чит! "Скажи-ка, дядя, ведь недаром..."

Пока Донецкий с чувством декламировал Лермонтовское "Бородино", Горин опять смутно ощутил, как безмолвную зарницу на горизонте, как дальний подземный толчок, кровную связь Горы и Дуэли.

Донецкий был непрерывен. Он непрерывно курил, говорил, начинал смеяться и заходился в кашле, уходил в туалет, чтобы отхаркаться, но дверь за собой не закрывал, а что-то гулко кричал под шум ревущей в бачке унитаза воды. Две страницы в день, с подступающей безнадежностью подумал Горин, куда уж тут.

- Тезка, надо бы вспрыснуть твой приезд, ничего, что я на ты? Понимаю, понимаю, печенка-селезенка, процедуры-доктора, мы приехали сюда лечиться, режим нарушать никому не дозволено, а мы в воскресенье, когда у всех выходной, даже у главврача, по маленькой, не торопясь, под закусочку, все заранее заготовим, шашлычок-балычок, кинза-брынза, лаваш-ералаш, а сейчас некогда, некогда, пошли, тезка, как в старые якобы недобрые времена говорили, эстрадную программу "Время" смотреть.