Роберт Янг - «Если», 1996 № 08

Вот тут Дима поднял палец и назидательно сказал, что с Востоком необходима особая осторожность. Не исключено, что Валун пропал именно из-за своего легкомысленного отношения к древним проклятиям. С этими словами он достал из портфеля ворох бумаг и разложил на столе.

В записях Волунова оказались какие-то графики, диаграммы, ксерокопии книжных страниц, рукописные заметки. Там же я нашел цитаты из Сыма Цяня, китайского историка, портрет Блаватской с корявым иероглифом, начертанным фломастером прямо на лбу почтенной основоположницы теософии и первой русской эмигрантки, получившей гражданство США, и много еще всякой всячины.

Я спросил Диму, что интересного он раскопал в бумагах. Он, странно улыбаясь, ответил, что у Валуна возникла гипотеза, будто все мы — китайцы. В каком смысле, тупо удивился я. В прямом, пояснил Дима. Отсюда и мировая оторопь от невозможности постижения России. Так, внешне, вроде бы все белые, а на самом деле — китайцы. Вот если бы мы были желтыми и косыми, тогда и реакция на нас была бы адекватной: Восток — дело хитрое. А когда житель, скажем, Вятки или Перми, ведет себя непостижимо для унылого европейца или бодрого янки, то откуда этим иностранцам знать, что они общаются с китайцем. После того как я отсмеялся и процитировал ему известные строчки насчет азиатов и скифов с раскосыми и жадными очами, Дима глянул на часы и предложил завтра встретиться в квартире Валуна, обещая показать нечто забавное. И распрощался.

Дом Валуна находился в новом спальном районе. Пока я добирался до него, многое на ум пришло.

Книжники были наиболее подготовлены к рыночным отношениям, если не считать так называемых цеховиков. Но в отличие от них книжный рынок в застойные годы существовал почти легально. Власти хватали лишь продавцов такой крамолы, как западные издания Гумилева, Мандельштама, Ахматовой… Порой в проезде Художественного театра или в переулочках Кузнецкого моста устраивались облавы. Все вяло разбегались от милиции, чтобы тут же собраться чуть поодаль. Если же их гоняли со рвением, то договаривались о встрече в следующую субботу или воскресенье и растворялись в толпе.

Поначалу кооператоры тешили самолюбие авторов, желающих издать книгу за свой счет. Затем легализовался самиздат. Потом решили выпускать фантастику, благо тьма самопальных переводов ходила по рукам. Тут и писатели решили, что они, наконец, облагодетельствуют публику. Правда, они не учли, что времена книжного дефицита ушли, а читатель уже свободен в выборе. И читатель выбрал… Вал западного чтива накрыл всех с головой. Издатели поняли, что денежки счет любят, а на книгах можно заработать неплохие деньги. Лишь бы книги покупались. Вот в это время и начала разрушаться социополитическая установка, в свое время озвученная Е. Евтушенко в формализованном виде примерно так: «X в России больше, чем X». С точки зрения прикладной магии, это заклинание сулило необычайное могущество — любая вещь, человек, явление, профессия или сила, «прокрученные» через место, занимавшее шестую часть суши, увеличивалось в весе, значении, профессиональной пригодности и т. п. Если процесс повторить неоднократно, то эти фигуранты распухали до бесконечности. Здравый смысл, конечно, восстает против такой подтасовки — речь, на первый взгляд, шла лишь о поэтах.

Ко всему еще предписывалось, чтобы творческое лицо соотносило себя с государственной идеологией (обслуживало либо восставало против нее, что практически одно и то же — это работа на «рейтинг» Системы). Не исключено, что в этой формулировке отразилось иное, чем на Западе, отношение к книге на Руси: уважительно-опасливое. Ее воспринимали как нечто среднее между Священным Писанием и Некрономиконом.

Однако рынок медленно превращал книгу в такой же товар, как пиво или колготки, то есть в продукт практически одноразового пользования. Издательства, начавшие свой бизнес с фантастики, быстро сориентировались и стали выпускать все, что было по нраву покупателю. Кто не мог поступиться вкусом — вымер. Надо сказать, выпуск фантастики шел (и сейчас идет) волнами, пик каждой — что-то около полутора-двух лет. Рынок насыщается, издатели переходят на выпуск кулинарных книг или эротики, постепенно экологическая ниша пустеет, и тот, кто вовремя успевает выбросить на прилавки новый блок фантастики, срывает куш. За ним подтягиваются другие и быстро насыщают рынок. Наступает стагнация, издатели переключаются на дамские романы и астрологию. Цикл повторяется. Крупные издательства не сворачивают полностью издание фантастики даже в моменты пресыщения, чтобы в нужный момент быть готовыми. Слабым издательствам это не под силу, хотя они маневреннее…

Сейчас приближается третий всплеск издательской активности. К концу года он должен достигнуть апогея. Идет наступление отечественных авторов, причем, так называемой «четвертой волны». Надо ли говорить, что это в основном «малеевцы»! Куда ни посмотри — на лотках радуют глаз книги Успенского, Лукина, Столярова, Рыбакова, Лазарчука, Иванова, Логинова, Трускиновской, Штерна… Всех не перечислишь! Появляются новые имена — Лукьяненко, Буркин, Васильев, Тюрин, Кудрявцев… Активизировались старшие «братья и сестры» по перу — Михайлов, Ларионова, Мирер, Крапивин, ну а Кир Булычев просто делает книгу за книгой, поражая своей работоспособностью. Словом, полная благодать…

Но и потери за последние десять лет в рядах были немалые. Не дожил до своей первой книги Виктор Жилин, бывший в свое время старостой Питерского семинара, ушел молодой и очень талантливый Сергей Казменко, тоже не увидевший своей книги. Владимир Фирсов, москвич, не дожил буквально считанных месяцев до первой книги. Ушел из жизни прекрасный человек и блестящий литературовед Виталий Бугров. Естественную «творческую убыль» пополнили иные: Измайлов и Руденко ушли в детективщики, Веллер в беллетристику, Покровский — в журналистику, Ютанов в издатели, Пелевин отрекся от фантастики и с головой погрузился в политпсиходелическую прозу, Саломатов стал хорошим детским писателем… Правда, взамен подтянулись другие, но многие из них пока на одно невыразительное лицо, а их литературное творчество все больше стало напоминать производственный процесс. Заработал конвейер.

Критика же впала в депрессию. Вл. Гаков лет пять назад заперся в малогабаритной башне из слоновой кости и на все предложения выйти поговорить брезгливо отплевывался. Впрочем, недавно он издал уникальную во всех отношениях «Энциклопедию фантастики», взяв скандальный реванш за долгие годы молчания. Волны от «Энциклопедии» расходятся до сих пор. А. Кубатиев замолчал. Куда-то исчез К. Рублев. Критик Р. Арбитман ударился в литературные мистификации, но в итоге стал автором политических триллеров. С. Переслегин держится молодцом, но надолго ли его хватит…