Джоан Виндж - Псион

— (Ты — ничто, ты остался один.)

— (Нет.)

Прошлое умерло вместе с моими грезами и снами. Но я не был одинок — ко мне пришла новая жизнь… Я был призван к ней не просто сцепкой наших сознаний, но и соединением душ, и я знал, что никогда не буду больше потерян и одинок.

Энергия, которую я теперь ощущал, была не только моей, погружающей меня в свет, теплый, чистый свет, ограждающий, перерождающий меня и дающий силы.

— (У тебя нет выхода, Рубай, ты побежден.)

Ужас, который сковывал меня все это время, вернулся к нему. Правда поставила все на свои места. Я услышал крик Рубая:

— (Нет, остановись, я не хочу умирать!)

Но было поздно, мое сознание распрямилось, как высвобожденная пружина.

Ничто уже не могло остановить меня… Я спустил курок. Ружье дернулось у меня в руках, яркая сине-белая вспышка на миг закрыла Рубая…

Он был мертв. Его смерть стала моей собственной агонией, разорвавшейся, как звезда, наполнившей меня раскалывающимися пучками света… Затем стало тихо. Как будто секунду назад все грохотало, а теперь все успокоилось. Я слышал лишь свое учащенное дыхание и сердце, которое все еще билось. Джули поднялась и с минуту смотрела на меня, держась за голову и рыдая. Я не знал, о чем она думает; она подошла к Зибелингу. Когда она опустилась подле него, я неожиданно понял, что мне помогла не двух-, а трехсторонняя сцепка. Зибелинг подсказал мне ответ Рубаю… Значит, он еще жив… Джули подняла голову и сказала:

— Спасибо тебе, спасибо, спасибо…

Кого она благодарила, осталось для меня загадкой. Глаза Зибелинга были закрыты, он не шевелился.

Я посмотрел на тело Рубая, лежащее на полу, там, где должны были лежать их тела и мое. Я отбросил базуку и вытер руки о штаны. Я не понимал, что со мной происходит: мне довелось видеть множество смертей — то, как умирают. Но я никогда не был причиной чьей-то смерти…

Глядя на Джули и Зибелинга, мигая и застегивая куртку, я почувствовал холод, как будто смерть пробралась в мои кости. Во рту был ее привкус, вокруг все источало ее отвратительный запах. Потому что я оставался гидраном душой и телом, и совершить убийство было непростительным преступлением; но, с другой стороны, я был человеком душой и телом и убил с умыслом. Я прижал руки к груди, пытаясь избавиться от ощущения смерти, которое было внутри; это ощущение пронизывало меня, как электричество. Мне захотелось убежать и замкнуться в собственном мирке. Во мне росло ощущение паники.

Я увидел, что Джули смотрит на меня.

— (Помоги мне!) — позвал я, но не мог найти ее. Слова навсегда исчезли в черной дыре, в которую я превратил Рубая сознанием и оружием… Все, что я видел, чувствовал и помнил, — рана, которая никогда не затянется.

Я больше не видел ауру, я не мог найти следов Джули или Зибелинга в своем сознании. Я понял, что никогда мне уже не удастся пересечь печальный океан тишины, чтобы найти их мысли. Мне не дано понять, что случилось с моим Даром.

Потому что я убил себя, когда убил Рубая. Я понял, что мы ушли вместе. Моя пси-способность превратилась в пепел и исчезла навсегда — вместе со всем тем, что она мне дала. Мне никогда больше не быть телепатом и гидраном, все кануло в вечность. Я поднял руку на человека, выжил и должен заплатить за это — пройти полный круг, стать вновь живым трупом, слепым, одиноким и никчемным… С небольшой разницей — теперь я знал, чего лишился.

Я дрожал, стоя рядом с трупом Рубая, прижав руки к груди, и вдруг заплакал.

Тем временем Джули телепортировалась на шахты за помощью. В один из долгих часов ожидания Зибелинг позвал меня в тишине. Я подошел, сел рядом и слушал слова, которые слетали с его губ, как горячие слезы, катящиеся по моим щекам.

Он умолял меня простить его, но я не понимал за что; говорил, что восстановит меня полностью, но зияющая в моем сознании черная дыра поглощала смысл и значение его слов. Через некоторое время слова и слезы перестали смущать нас.

Его голова покоилась у меня на коленях, а смерть смотрела на нас пустыми ледяными зелеными глазами.

Наконец вернулась Джули, усталая и измученная; ледяной ветер, залетевший за ней, был как пощечина. Она присела рядом вместе с врачом, которого привезла для Зибелинга; она смотрела только на него. С ней приехали еще какие-то люди, на которых я даже не оглянулся. Они о чем-то говорили, кажется, приказывали мне встать, — я не слушал их. Я сидел, тупо уставившись в одну точку, пока кто-то не толкнул меня ногой. В изнеможении я упал на Джули. Она подхватила меня, лицо ее выражало замешательство.

— Кот… Где ты? Кот! О Боже…

Меня попытались оттащить, но она удержала.

— Да они тут все ненормальные, — презрительно обронил охранник.

— Кот, да что с тобой?

Я теребил куртку.

— Я не чувствую тебя, Джули. Совсем не чувствую. Все ушло… — Мои глаза словно засыпало песком. Я думал, у меня больше не осталось слез, но они снова полились… Вся Галактика не вместила бы страшную и безысходную боль, терзавшую меня внутри. — Я остался один…

Я начал икать. Кто-то прыснул. Джули вытерла мои слезы рукавом и прижала меня крепче.

— Знаю, знаю… — Ее голос дрогнул, она взяла меня за руку, я поднялся и пошел за ней.

Я сидел рядом с ней в снегоходе, положив голову ей на плечо, сцепив руки.

— Все будет хорошо, — вновь и вновь повторяла она, но я совершенно не чувствовал ее.

— Это сумасшествие. Вы не можете теперь требовать этого…

Мне запомнилась шахта, я тихо сижу в незнакомой и в то же время известной мне комнате, рядом стоит Джули и защищает меня, споря с кем-то.

— Транспорт, принадлежащий Та Минг, перевозит вашу руду. В конце концов, у меня такой счет, какой вам и не снился…

Слова были для меня пустым звуком — я перестал их чувствовать. Никто не мог больше причинить мне боль, все просто сидели и глазели на меня. Поскольку для меня не оставалось ничего реального, не имело значения и то, что я как будто узнал некоторые лица.

Через некоторое время я заметил, что мои руки свободны. Затем я увидел вспышку над своим правым запястьем и что-то упало: это была красная полоска, вживленное в кожу клеймо. Но на запястье все еще оставался красный след. Его закрыли белым. А я уходил — дальше и дальше…

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ПЕРЕКРЕСТКИ

Глава 22

Я был человеком и поэтому выжил. Даже вернулся домой, на Ардатею, на главный перекресток Федерации. Серое небо, парящие в небе башни и серебристое стекло — я видел это каждый день, сидя в холле на вершине небоскреба, в котором помещался Институт Сакаффа. На этот раз никто не отваживался беспокоить меня.

Специалисты института кропотливо работали над тем, чтобы вернуть меня в прежнее состояние, вместе с Зибелингом, отслеживающим каждый их шаг. Они из кожи вон лезли, чтобы похоронить во мне чувство вины и облегчить боль, собирая по крупицам мое разрушенное сознание и стараясь заполнить внутреннюю пустоту.