Игорь Колосов - Идущий

Уд шёл один. Если даже он оставил ребёнка в другом месте, Гел уже знает, где это место находится.

Но почему–то теперь Драго почувствовал, что мальчик в доме напротив.

ГЛАВА 18

Стена

Дини испытывал ощущение, что его кожа промёрзла насквозь и превратилась в ледяную корочку.

Голоса за дверью затихли, а он всё не мог пошевелиться. Он будто умер телом, и лишь сознание, та человеческая сущность, что, говорят, бессмертна, слабо сопротивлялась лавине ужаса, неосязаемой, бесшумной, но от этого не менее результативной.

Дини не мог знать, кто сейчас заходил в подвал с тем страшным человеком, но его чувства в данный момент не нуждались в помощи разума. Да, он так и пролежал с закрытыми глазами, промерзая от пронзительных взглядов, ощущая их физически, борясь с картинкой, реальной, правдоподобной, утверждавшей, что один из двух этих страшных людей медленно тянется к нему своими сухими, узловатыми пальцами. Эта картинка вытягивала из него вопль, на худой конец движение обезумевшего от страха кролика, бесспорно бы, выдавшего его. Впрочем, ему не нужно было что–то видеть.

Голос у человека был обычным, ничего жуткого, опасно вкрадчивого или жестокого. Однако даже мальчику стало понятно, что его похитили для того, чтобы передать именно этому человеку. Либо тем, кого он сейчас представлял. Когда же человек поинтересовался, не пролезет ли в подвал какая–нибудь мелкая живность, мальчику на секунду показалось, что у него останавливается сердце. Казалось, грубые, скользкие руки распахнули твою душу и впустили в неё холод остывшего, мёртвого тела. О чём беспокоился этот безликий голос? Человек страховался или же он что–то знал? Дини тотчас же подумал о летучей мыши.

Человек знал о ней!

Единственной фразы хватило для того, чтобы понять, что тот, кому доставили Дини, опаснее в немыслимое количество раз всех, кого мальчик встречал прежде. И алчных крестьян, и даже разбойников, и тем более того мужчины в длинном тёмном плаще, который остался у болот.

Нельзя попадать ему в руки! От Дини потребуют нечто равносильное тому, чтобы пройти мимо больного и даже не попытаться ему помочь. Нечто кощунственное.

Возможно, холод, сковавший его тело, держал бы Дини достаточно долго, чтобы отдаться на волю собственных слабостей, если бы мальчик не вспомнил слова о том, что через полчаса человек снова спуститься в подвал. Чтобы на этот раз уже не покидать пленника. Это заставило его очнуться от морозного забытья наяву. Дини поднялся. Он подумал о летучей мыши, на этот раз, как о враге, ранее бывшем другом, прислушался, но в подвале, словно паутина, повисла бесплотная тишина. Понимание того, что времени мало, а бежать немыслимо, просто некуда, заставили мальчика заплакать. Он сдерживал себя, боясь произвести предательский шум, и у него получалось, но слёзы всё равно лились. Дини не мог бы сказать, сколько это продолжалось, но оборвалось всё довольно внезапно.

Он услышал голос. Голос отца. Это оказалось подобно тому, что панцирь туч просверлил тонкий солнечный лучик и упал мальчику на лицо. Слёзы будто высушило в одно мгновение. Плакать расхотелось. Вместо этого Дини улыбнулся, почти счастливый, словно вышел к родному дому и увидел родителей после столь затяжного перерыва. Единственное, чего не хватало, это взяться рукой за этот голос, как за спасительный канат, найти его на ощупь. Но и этого было немало. Во всяком случае, Дини успокоился.

Голос был невнятным, по крайней мере, слова мальчик не разбирал, он воспринимал их, как умиротворяющий фон. Однако голосу вдруг стали сопутствовать образы. Дини увидел себя у болота. Кто–то словно спрашивал, что делал Дини, когда понял, что дороги назад нет?

Мелькнуло лицо матери, такое прекрасное, какое не может быть у людей, больше не существующих в этом мире. Прекрасное и полное ожидания. Однако оно тут же растворилось во тьме, выплеснутой, как мутная жижа из ведра. Некто, тасуя образы, будто карты, спрашивал готов ли мальчик пойти на всё, чтобы увидеть своих родителей? Продолжить путь, лечить людей, идти вперёд и в конце своей дороги встретиться с отцом и матерью? Голос отца, точно соглашаясь с невидимым собеседником, говорившим на языке образов, неожиданно отчётливо прошептал:

— Ты свободен в своих действиях. Где бы ты ни находился. Иди туда, где находится твое сердце.

Дини повернулся к стене, сквозь которую внешний мир по–прежнему источал робкие иглы света. Страх начал опускаться на него той же непроходимой плитой, от которой невозможно было увернуться.

Образ маленького мальчика, идущего сквозь болотную жижу, в котором Дини узнал самого себя, ударил в глаза снопом яркого света. Дини зажмурился. И тотчас же исчезли подвал и зловещие несокрушимые стены.

И снова голос отца:

— Мысли окружающих тебя людей и прежних поколений убедили, что стена непроходима, если только её не сломать. Но это не так. Где угодно можно пройти, ничего не ломая. Стоит лишь сильно захотеть, избавиться от страха и совершить задуманное. Стена — это не преграда, стена — часть этого мира. Впитай это в себя, и любое препятствие уже не будет для тебя препятствием. Оно растворится в тебе, ты растворишься в нём, и оно тебя не задержит.

Образ матери. На этот раз её лицо будто закрыто серой вуалью. Чтобы разглядеть его, достаточно приподнять лёгкую ткань.

Солнечный луч, ослепивший глаза, дарит закрытым векам тепло. Оно растекается по всему лицу. Затем перекидывается на тело.

Легкий, призрачный шёпот:

— Ты ведь ступил в трясину, и она тебя пропускала.

Дини делает шаг, второй. Теперь он стоит вплотную к стене. Его руки поднимаются, они направлены ладонями вперёд. Ладони касаются стены, но мальчик не чувствует преграду — руки медленно погружаются ВНУТРЬ стены, как если бы она состояла из серого, сильно сконцентрированного тумана. Ещё немного — и мальчик погрузит в стену руки по локоть.

Этому не суждено случиться. По крайней мере, сейчас.

Из слипшейся тьмы потолка вырывается некрупное, скомканное тело. Летучая мышь беззвучно пикирует на мальчика, напоминающего со стороны лунатика, прогуливающегося во сне. На излёте тварь распахивает дряблые плащики крыльев и всей массой вонзается в голову ребёнка. С тихим, каким–то старческим, песчаным шелестом летучая мышь снова взмывает к потолку, на секунду растворившись в темноте, этой родственнице её непознаваемой души, чтобы тут же начать второй заход.

На этот раз тварь опускается мальчику на плечо и жадно, суетливо тыкается мордочкой в его шею. Чтобы прокусить кожу и присосаться к ране.