Николай Соколов - Ариасвати

— Послушайте, мистер Рами, и вы, мистер Дайянанда, — обратился он к обоим черным джентльменам. — Из письма мистера Грешама вы видели, что мы почти только затем и приехали в Индию, чтобы повидаться с Нар… с другом, — поправился он, — имени которого, пожалуй, не будем называть… Поэтому вы согласитесь, что нам необходимо знать его местопребывание.

— Согласен, мистер Гречоу, — отвечал Рами. — Но в настоящем положении дела, когда и вопрос, и ответ почти одинаково могут стоить жизни третьему лицу, — удобно ли будет производить поиски?

— Но вам, мистер Рами, местопребывание его известно? — спросил Грачев, пускаясь напролом.

Застигнутый врасплох таким в упор поставленным вопросом, Рами-Сагиб сначала не нашелся, что отвечать. Сначала он потупил глаза, как будто сконфуженный неделикатной настойчивостью своих европейских гостей, затем посмотрел вопросительно на Дайянанду и, указав ему взглядом на письмо Грешама, лежавшее на столе, снова потупился, очевидно еще не решив, как поступить в этом затруднительном случае. Все это произошло чрезвычайно быстро, но Андрей Иванович, сам чувствовавший неловкость своего вопроса, с проницательностью больной совести успел заметить все эти перипетии.

— Мне очень совестно, мистер Рами, — сказал он, — совестно, что я поставил вас в такое затруднение своим неделикатным вопросом. Заранее извиняюсь. Мы, русские, не привыкли к дипломатическим тонкостям. Мне казалось, что раз я порядочный человек, то есть, по крайней мере, имею в этом свидетельство от вашего друга, то мне без риска можно доверить тайну третьего лица — тем более, что в безопасности его я сам же заинтересован. Но вы упомянули, что голова нашего друга оценена — я не знаю, в какую сумму, но это все равно — чтобы отклонить возможность какого-либо подозрения, я готов сейчас же внести втрое, вчетверо, даже вдесятеро большую сумму вам или кому вы укажете, как залог в безопасности нашего друга, поскольку она от меня может зависеть.

— О, помилуйте, мистер Гречоу, — начал сконфуженный Рами-Сагиб, но Дайянанда не дал ему докончить.

— Позвольте, сагиб, — сказал брамин, слегка дотрагиваясь до локтя Андрея Ивановича и как будто желая этим движением смягчить и успокоить разгорячившегося русского. — Запираться было бы излишне. Да, мы действительно знаем или, собственно, можем узнать местопребывание человека, которого вы ищете. Залога нам не нужно, потому что мы вполне уверены в вашей порядочности. Но тайна принадлежит не нам, а третьему лицу. Скажите же по совести, имеем ли мы право открыть эту тайну без разрешения лица, так сильно заинтересованного в сохранении этой тайны, и кроме того — людям, которые ему совершенно неизвестны?

Андрей Иванович в свою очередь почувствовал себя притиснутым к стене и не нашелся, что отвечать на подобный вопрос.

— Что же нам делать? — спросил Авдей Макарович, прерывая наступившее молчание.

— Я думаю, — ответил после непродолжительного раздумья Дайянанда, — прежде всего следует узнать, согласится ли принять вас друг, имени которого мы не будем произносить.

— А это возможно сделать? — быстро спросил Андрей Иванович, пришедший было в отчаяние и теперь получивший снова надежду.

— Я думаю, что это возможно будет сделать, — промолвил Дайянанда, очевидно что-то обдумывая, — если сагибы не откажутся вместе со мной посетить завтра храм богини Парвати.

— Завтра? Но ведь храм в Калькутте?

— Нет, этот храм недалеко отсюда: на горе, — вмешался Рами-сагиб. — Если вам угодно будет, я также отправлюсь туда вместе с вами.

— Мы будем очень обязаны вам, мистер Рами, — поклонился Авдей Макарович. — Но когда же мы можем получить ответ Нар… то-есть друга, которого мы не будем произносить?

— Конечно, завтра же.

— Следовательно, он скрывается в этом храме?

— Нет, сагиб Сименс, наш друг теперь далеко: он находится, вероятно, в одной горной долине, у подошвы Чумалари.

— Так, значит, ответ будет получен по телеграфу?

Дайянанда взглянул на Рами-сагиба и оба улыбнулись.

— Пожалуй, — отвечал этот последний, — если хотите, по телеграфу, но только этот телеграф совсем не похож на те, какие вы знаете.

ХVІІІ. Храм богини Парвати

В настоящее время на Цейлоне так же, как и в Бирме, преобладает буддийская религия. Но около 200 лет тому назад здесь господствовал древний индийский культ с его всеобъемлющим пантеизмом, с его мистически-философской тримурти — Брамой, Вишну и Сивой — и бесчисленным сонмом второстепенных богов, олицетворявших и силы природы, и отвлеченные философские понятия, и даже человеческие страсти. На всех холмах, на всех вершинах скал, где теперь возвышаются развалины буддийских ступ, в те времена красовались великолепные пагоды в честь богов и демонов, тесной толпой наполнявших Олимп Индостана. Но царство этих богов было не прочно. Созданные пылкой фантазией Востока, запуганной созерцанием могучих сил тропической природы, равно плодовитых как в разрушении, так и в созидании, эти боги должны были уступить свое место обоготворению возведенной в идеал человеческой личности: слепые силы природы отступили перед красотой и могуществом нравственной личности человека.

За шестьсот лет до Р. Хр. явился великий Сакия-Муни, Будда [35] человеческого рода, целые тысячелетия спавшего умственно и нравственно перед лицом бесчисленных богов и демонов, созданных его воображением. Будда первый провозгласил религию человеческого совершенствования, культ стремления к нравственному идеалу. В основу своего учения он положил любовь ко всему живущему, ко всему существующему на земле и на небе:

"Видимые и невидимые существа, — говорил он, — и те, что близ меня, и те, что вдали, да будут все счастливы! Да будет радостно все существующее!"

"Не вредите один другому, нигде никого не презирайте, один другому не пожелайте зла".

"Как мать жертвует жизнью, охраняя свое дитя, так и ты безгранично возлюби все существующее".

Этот великий принцип любви послужил для новой религии знамением победы. Люди, доразвившиеся до сознания нравственного идеала, не могли уже удовлетворяться религией, в которой сухой философский пантеизм жрецов так хорошо уживался с грубым, кровожадным фетишизмом народа. Широкой волной разлилось новое учение по Индостану, как могучий прилив океана затопляя повсюду остатки старой веры. Древние языческие храмы переходили один за другим во владение буддийских монахов. На месте их или рядом с ними созидались еще более великолепные буддийские ступы. Распространение новой религии шло мирно, без борьбы, без насилий, потому что великий учитель заповедывал своим последователям полнейшую религиозную терпимость и такое уважение к чужому мнению, что даже запретил его оспаривать.