Татьяна Апраксина - Черный Истребитель

Ароматизированный земляникой чай был замечательно крепким и душистым. Танька поставила себе в уме «пятерку». Саша тоже оценил ее старания, похвалив за верно отмеренное количество заварки. Отогревшись, они выползли во двор, где Саша умело развел огонь в мангале.

– Шашлык будет из сарделек, ибо приличного мяса в магазине не было. Но сардельки хорошие.

Оказывается, был уже вечер - темнело. От мангала шло тепло, сардельки, насаженные на шампур вперемешку с помидорами и ломтиками черного хлеба, румянились и шкворчали. Танька притащила гитару, стала играть. Руки на холоде почему-то не мерзли, хотя временами она сбивалась. Запивали шашлык чаем из термоса, передавая его друг другу.

– Завтра в Москву, - неожиданно сказал Саша в перерыве между песнями.

– Почему завтра?

Саша пожал плечами. Танька вздохнула, но промолчала. Уезжать не хотелось. К ней вдруг пришло «прозрачное» настроение, не оставлявшее ее летом в Ростове. Она знала, что дальше будет только плохое, что эти два дня на даче она будет вспоминать долго, и уже навсегда уйдет возможность беседовать, сидя у огня, вкусный травяной чай в термосе, теплая улыбка Саши. Будущее уже прописано где-то в небесных скрижалях, дурное, кровавое и жестокое будущее. И прятаться от него бесполезно.

Танька поежилась под курткой, прикусила губу.

– Не езди со мной в Москву… - тихо сказала она.

– Почему? - тревожно посмотрел на нее Саша.

– Тебя там убьют, - еще тише сказала Танька, надеясь, что ее не услышат.

Саша услышал. Он на минуту перевел взгляд на прогорающие угли, чему-то улыбнулся.

– Делай что должно, и будь что будет, - легко и уверенно сказал он, поднимая на Таньку глаза.

Таньке стало горько и светло одновременно.

– Ну почему же мы такие сумасшедшие… - криво улыбаясь, сказала она. Саша молча положил руку ей на плечо. Вечер поздней осени обнимал их, и казалось, что вокруг сплетается невидимая и непреодолимая сеть, в которой все уже решено и отмерено. И Таньке вдруг захотелось самой сделать шаг навстречу этой предопределенности, покориться судьбе. Захотелось - и тут же стало стыдно этой минутной слабости. Любую сеть стоило рвать безжалостно, даже если она вела к счастью.

В эту ночь ветер как-то особенно противно стонал во дворе. Тревожный ночной ветер разгонял Танькино настроение до немыслимой скорости. Она лежала на спине, раскинув руки, полуприкрыв глаза, и чувствовала себя этим ветром, несущимся над ночным лесом, над дорогами и домами, с единственной целью - разбиться с воем о темное окно в маленьком теплом доме и последним прикосновением выстудить из него все то, что так дорого тем, кто пытался укрыться за стенами. В голове было так темно и мрачно, словно туда налили чернил. Или туши - густой и липкой художественной туши. В эту ночь хотелось резать вены осколком стекла, чтобы равнодушно следить за тем, как каплет с запястья кровь.

Устав думать о смерти и самоубийстве, Танька завернулась в плед и отправилась спать под бок к Саше. Когда она прижалась к его широкой спине, стало немного легче. Но общее ощущение, пред-знание обреченности не исчезло. Снились ей невстреченные люди и незнакомые места.

Утром было еще хуже. Не было сил даже пошевелиться, чтобы встать с постели. Хотелось только лежать, свернувшись безвольным клубочком, и, закрывая глаза, выть про себя. Саша возился то в этой комнате, то в другой, готовя завтрак и собирая вещи, и не беспокоил ее, лишь изредка внимательно поглядывал. Танька была ему за это благодарна. Но, когда все, кроме нее, уже было вполне готово к отъезду, все же присел рядом с ней, еще раз заглянул ей в лицо.

– Что с тобой?

– Я не хочу никуда ехать. Я не хочу, чтобы ты со мной ехал. Я не хочу, чтобы с тобой из-за меня что-то случилось.

– А оно случится? - недоверчиво и беспечно спросил Саша.

– Случится! - выдохнула Танька, злясь на себя за то, что не в состоянии подобрать каких-то весомых и убедительных слов.

– Ну и что же - будем жить тут?

– Не знаю… - Танька уткнулась в подушку. Лицо горело, словно при простуде.

– Таня, у нас почти нет времени. Мы не знаем, когда Скиннеру надоест играть в доброго дядю. Можно сидеть здесь и ждать, когда нас найдут ребята Маршала. Можно поиграть в «казаки-разбойники» и положить их всех. Но когда сюда придет Скиннер и группа захвата, играть будет бесполезно. И до Маршала мы уже не доберемся. Понимаешь?

– Ну и что? - из подушки спросила Танька.

– Интересное кино, - в голосе Саши прорезались жесткие нотки. - Тебе уже все равно? А мне - нет.

Танька перевернулась на спину, села.

– Саша, солнышко, я не хочу потерять еще и тебя! Понимаешь? - голос сбивался на какие-то совсем уж птичьи вскрики.

– Да что ты заладила одно и то же?! - рявкнул Саша. - Ни черта со мной не случится, поняла, кликуша?

Танька прижала руку к щеке, зажмурившись, как от удара. Не было у нее сил на спор, не было у нее слов, чтобы убедить его. И от этого было совсем уж тошно, и было тяжело дышать - будто под ребра загнали нож.

– Вставай. - Саша цепко ухватил ее за плечи, поставил на пол. - Вставай, пей кофе, одевайся.

Танька тупо стояла перед ним, не шевелясь. Тогда он ударил ее по щеке, и ударил еще раз - по другой. Танька вздрогнула, издала боевой клич, толкнула его руками в грудь, потом попыталась пнуть в голень.

– Ты мне надоел со своими методами! - заорала она, ища взглядом, чем бы тяжелым в него кинуть. - Ты мне надоел со своими совершенно идиотскими методами! И только попробуй сейчас сказать, что сделал это, чтобы привести меня в порядок!…

– Нет, - покачал головой Саша. - Это за предательство.

Танька склонила голову к плечу так, что в шее что-то хрустнуло.

– Не поняла… - тяжелым взглядом упираясь в Сашу, сказала она. Саша посмотрел на нее ответным взглядом, которым можно было бы заколачивать сваи и пробивать корабельную броню.

– Не поняла? Ты втянула меня в эту историю. Ты хотела отомстить любой ценой. Из-за тебя вместо моей работы мне светит только шарашка Скиннера. И тебе же теперь наплевать на все, и ты готова валяться тут и ныть. Ты не меня предаешь - Димку. И этого я тебе не прощу.

– Профессионал… - вздохнула Танька. - Мастер.

– Да забудь ты про это. Все, кончилась моя карьера. Ясно тебе? Или не ясно еще? Все, все!… - заорал на нее Саша, окончательно выходя из себя. - Я теперь могу делать все, что угодно, и вести себя, как угодно - это уже не важно! На это уже всем наплевать, и мне наплевать в первую очередь! Уже - все равно! Может быть, нас возьмут по дороге в Москву - и дальше уже будет что угодно, только не эта моя жизнь. Или через сутки - какая, к чертовой матери, разница!…