Татьяна Грай - Сайт фараона

— А представь, что все это случилось бы в деревне, — сказала Лиза-дубль. — Хорошо ли?

В самом деле, подумал он, совершенно не обратив на этот раз внимания на то, что девушка снова ответила на его мысли. Ураган, несущийся над мирными домиками… вырванный вместе с драгоценным корнем и поверженный в грязь сельдерей… напуганные жители… нет, уж лучше они тут сами разберутся, без посторонних.

Елизавета Вторая разломила «картошку» пополам и протянула половинку Никите. Внутри шарик оказался сливочного цвета, словно он был орехом с темно-коричневой скорлупой и светлым нежным ядром.

— И что с ним делать? — спросил он, беря свою долю «пирожка».

— Что и предписано, — серьезно ответила Лиза-дубль. — Сядь на пенек и так далее.

Никита огляделся. Пеньков выросло ровно два, как по заказу, — но не у самой тропы, а в сторонке, под защитой всякой лесной ерунды. Никита, крепко зажав в правой руке свою половинку «пирожка», полез напролом сквозь мелколиственную поросль кустиков и стену мощного дудника (откуда здесь дудник, мельком удивился он, тень же, а он солнце любит…) и, развернувшись, с размаху шлепнулся задом на желтовато-белый свежий срез. Пень просел под ним, подражая мягкому пружинному дивану, и вроде бы даже скрипнул. Скрипи, скрипи, если хочется, подумал Никита, это твои проблемы. Он быстро запихнул в рот всю свою половинку «пирожка» целиком, не зная, какого вкуса ожидать, но и не тревожась из-за подобной мелочи. Однако «пирожок» оказался просто-напросто лишенным вкуса как такового, — что само по себе было, конечно, удивительно, но сколько же можно удивляться? Эта способность человека тоже имеет свои пределы.

Ветер продолжал дуть, как ни в чем не бывало, но в его завываниях слышалось теперь что-то жалобное, горестное… словно его обидели ни за что. Пенек под Никитой задергался, засуетился… Никита едва успел встать, как этот результат игры энергий провалился сквозь землю, оставив на ее поверхности неглубокую ямку, в центре которой тут же выросла маленькая бледно-желтая сыроежка. Пожав плечами, Никита вернулся на тропу.

Елизавета Вторая в тот же самый момент проскочила сквозь заросли дикой малины и встала рядом с ним, спокойная и уверенная в себе.

— Ну, а теперь что? — спросил он.

— Поживем — увидим.

Но смотреть оказалось больше не на что. Ветер, поскулив и побуянив еще несколько минут, утих, на прощанье пронесшись особо яростным порывом и с треском повалив несколько деревьев. Валуны, правда, остались лежать поперек дороги, но обращать на них внимание было бы просто смешно. Еще по лесу пробежала галопом стайка безмолвных призраков, туманных, полупрозрачных, похожих на клочья белого мха, — но от людей они явно старались держаться подальше. Мадам Софья Львовна исчезла из ведра, но воды в нем от этого не прибавилось. Вот и все. Кто бы ни строил препятствия к уничтожению скарабея, силенок у него явно было не слишком много. Да и фантазии тоже. В общем, ничего особенного не произошло.

— Что, можно домой возвращаться? — спросил Никита.

— Да, я думаю, можно, — кивнула Елизавета Вторая.

Никита сбегал за эмалированной жестянкой, докатившейся почти до самого оврага, вернулся и хотел взять два полных ведра, чтобы оставить Елизавете Второй два опустевших — но там, где совсем недавно лежала свернувшаяся клубочком кошка, уже снова плескалась родниковая вода. Лиза-дубль подхватила ведро, как бы не заметив ни его временной опустелости, ни столь же временного присутствия в нем чернохвостки, забрала из рук Никиты ведро-беглеца. Никита подхватил две оставшиеся на его долю емкости, и они пошли домой.

Глава девятая

Когда они уже выбрались на окраину деревни, Никита спросил:

— А где же мы его искать будем, этого жука? Куда бабушка могла его запрятать, как ты думаешь?

— Найдут без нас, — строгим почему-то тоном ответила Елизавета Вторая. — Тебе нужно будет только разбить его, и все.

— Именно мне?

— А кому же еще? — Лиза-дубль говорила, не оборачиваясь. Она всю дорогу (и туда, и обратно) держалась немного впереди Никиты, на три-четыре шага, и ни разу не допустила, чтобы дистанция уменьшилась. Никита лишь теперь обратил на это внимание и хотел было догнать спутницу, но Елизавета Вторая тут же осадила его: — Иди, где идешь.

Он послушно притормозил. В конце концов, не все ли равно?

— А если я не сумею? — задал он следующий вопрос.

— Значит, фараон выиграет.

— Ну уж дудки! — сердито воскликнул Никита.

— Значит, сумеешь.

Больше они до самого дома не произнесли ни звука. А у калитки их ждала милая Наташенька, на этот раз наряженная в канареечно-желтое платье с огромными зелеными цветами, почти совсем новое, всего лишь с парой небольших дырок на подоле. Пухлую шею толстопопой красотки охватывало широкое ожерелье из мелких темно-красных гранатов, явно очень старой работы.

— Ну, с возвращеньицем! — ласково улыбнулась она. — Чай готов, можно завтракать.

— Ох, Наташенька. — сказал Никита. — Ну что ты все о еде да о еде?

— А о чем же еще? — удивилась милая Наташенька. — Пока не покушаешь хорошенько, нервы не успокоишь.

Елизавета Вторая весело рассмеялась и на ходу чмокнула Наташеньку в бело-розовую щечку.

Они умылись во дворе, поливая друг другу на руки из большого жестяного ковша, и, окончательно освободившись от энергетической паутины, налипшей на них в лесу, вошли в кухню. Хлопотливая Наташенька уже накрыла к завтраку, не забыв на этот раз об эстетической составляющей: в глиняном кувшине стояли посреди стола пышные ветки каких-то желтых цветов. Никита много раз видел такие цветы в дачных поселках, но как-то не удосужился выяснить их название. Да его это и не интересовало.

Утолив первый голод, милая Наташенька, громко прихлебывая чай из огромной красной чашки в белый горох, завела умный разговор.

— Лизавета, ты у нас девушка городская, ученая… вот объясни мне, пожалуйста, почему на меня чужая злоба так сильно действует? Я ведь из-за чего непредсказуемой становлюсь? От нервов. Только не от своих. От чужих.

— Как это — от чужих? — не понял Никита.

— А так. Как только рядом кто сильно нервный окажется — я тут же взволнуюсь. Как будто он меня за невидимые веревочки дергает и заставляет психовать.

— Наверное, у тебя повышенная чувствительность, — предположила Елизавета Вторая.

— Ну… не знаю, не знаю. Я же вообще всегда так реагирую: на меня разгневаются — и я тут же разгневаюсь, мне соврут — и я тут же совру, вот просто не могу удержаться, и все! И внутри у меня сразу что-то как будто горит, мечется — как буря в летнюю ночь. Я вот слыхала, есть такой Мара, злобный дух, что вредит людям. Может, это он безобразничает? Ты как думаешь?